"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Медвежонок (Поэма в прозе)" - читать интересную книгу автора

молоденькой жене, Руфине Петровне:
- Руфа, представь (испуганно) - одиннадцать!
- Черт знает что! - отозвалась Руфа.
- Одиннадцать! Нет, как тебе покажется, а? (Возмущенно.) Одиннадцать!
- Черт знает что! Какие же? Мальчики? Девочки?
- Разные... И мальчики и девочки. Нет, подумай (насмешливо):
одиннадцать!
- Черт знает что!
Теперь у самого Алпатова было девять человек - и мальчики и девочки, -
и Руфина Петровна ходила тяжелая десятым, а еще не было ей и сорока лет.
Сибирь - большая, богатая: сто рублей - не деньги, триста верст - не
расстояние. Жили плотно, хозяйственно, не торопясь; рожали детей, питали,
заселяли пустыри, насколько были в силах.
Поезд в полях - июнь, жара, - кто встречает его с зеленой трубочкой
флага у затерянной в глуши будки? Сторожиха, худощекая, корявая, черная от
солнца баба и, конечно, с высоким животом. Поезд в лесах на севере, где
дороги мостят плотами из бревен, осень, туман, непролазная дичь, и опять то
здесь, то там - будка, "свободен путь", и опять вздутый бабий живот храбро
торчит, раздвинув полы полушубка; и в пустых Закаспийских степях, в феврале,
и в мае, и в октябре, вечно стоит на посту этот высоко торчащий живот и
зеленый флажок над ним: путь свободен. Так из года в год, сами вызывая к
жизни жизнь, заполняются пустые просторы.
Сидел на кухне Андрей, пил чай, рассказывал Алпатову, откуда взялся
медвежонок.
- Была у нас пара лошадей - Соловой да Серый. До чего дружны были -
страсть: с жеребят в паре. В луга, летнее дело, пустишь - вон какие спины
наедят - желоба!.. Случись раз - в этим месяце, в августе - задрал Михал
Иваныч Серого, а Соловой убег. А мы - нас четыре брата - хорошо это дело не
разузнали, - может, жиган какой увел, летнее дело - шпана бродяжит...
Солового беречь бы, а он тоскует без Серого, не ест, тоскует, голос
подает... Со скуки так и ушел, на то же самое место убег; задрал и его,
стало быть, Михал Иваныч. Тут уж мы их разыскали обех: здесь Серый, какая
остача, лежит, здесь подальше Соловой, мошки на нем - туча... Жалость взяла.
А нас четыре брата: Пармен, Силантий и, значит, Иван еще, да я... Сердце
взяло!.. Топоры брали, так умом-то думаем: он еще на то место прибудет,
может, еще ему кака лошадка... Ждем. Так к утру дело - фырчит, лезет. А у
Ивана ружьишко было - дрянковато, на рябцов когда, дробовое... Он его лясь
дробью!.. Как выходил, стало быть, на полянку эту, - он его лясь!
- Так что же он его дробью с дальней дистанции, какой же смысл в этом?
Вот дурак.
- Нет, он не то дурак, а это, чтобы озлить: он бы человека учуял,
гляди, опять задним ходом в дебрь - ищи его. Вот хорошо. Михал Иваныч наш на
задние лапы вскочил, в рев, на нас целиком, головой мотает, - в голову он
его, Иван, а мы с топорами. Иван опять все поперед всех: поперек лапы
передней топором его - лясь!.. Ему бы отбечь посля, а он норовил его, стало
быть, по другой лапе... Кэ-эк сгреб его, Ивана, лапой этой за плечо, значит,
сгреб, а Пармен у нас до чего здоров! Осерчал: бросай, ребята, топоры, мы
его голыми руками задавим! Топор, оголтелый, положил, кэ-эк уцопит это место
за шею - нет, врешь! Нет, брат, врешь, стало быть!.. Михал Иваныч туды-сюды
головой, туды-сюды мотает, а лапами орудовать если - ему нельзя и дыхания