"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Движения (Поэма)" - читать интересную книгу автора

Когда передавал все это Антон Антоныч, в комнате мигали по стенам тени
от двух свечей. Занавески на окнах были темно-синие с белыми лилиями и
подобраны и пришпилены были так, точно падала вода по крупным камням: долго
трудилась над этим Елена Ивановна. Антон Антоныч смотрел на разрисованные
кружочки из терракоты, на картинки, какие-то швейцарские виды в багетовых
рамках, на фотографии свои и жены, вспомнил, как тщательно все это
примерялось к стенам и прибивалось, сколько было суматохи, деловитости,
разговоров, - даже частый стук молотка припомнил... почему-то стало тесно в
горле...
Могучая шея была у Елены Ивановны, а около губ и глаз таилось презрение
к нему - старинное, двадцатипятилетнее презрение, которого он ничем
вытравить не мог.
К этому презрению он привык: просто такое было лицо, брезгливое ко
всему, что он говорил и делал. Но она сидела около стола и слушала, вся
тяжелая, с двойным белым подбородком, с лениво выпиравшими из-под тонкой
розовой ночной рубашки грудями, в стоптанных туфлях, надетых прямо на голые,
короткие, с опухшими венами ноги, сидела так, что свеча была сбоку, глаз не
было видно.
- За бесценок, как сказать, в рассрочку купить имение такое... Боже
мой! - махал рукой Антон Антоныч. - Это только раз в жизни случается, та раз
в жизни... та раз в жизни... Ей-богу! Как сон!.. Я по имению этому лазил,
как... как крот в земле ходы рыл: шо то за история шо так дешево?.. А он зо
мною з книгой... Ферма такая-то - доходность пятьсот рублей... - Правильно!
Ферма такая-то (ну, латыши там все: Силкалн, Озолин, Стуцка, - язык
зломишь), - доходность девятьсот рублей, например, - есть! Лесопилка, в лесу
только поставлена, только пущена в ро-бо-ту, - переписали контракт на мое
имя, честь честью, - как новый владелец... Э-э-э!.. То уж зделано так,
как... как между кирпичами, когда их известкой, как сказать, - червяк уж не
пролезет, не-ет... Не пролезет, - аминь!..
Антон Антоныч погрозил кому-то кулаком и подбросил вызывающе голову.
Никого из сыновей не было в этот день дома: старший - путеец - был
где-то далеко на практике, на прокладке новой линии; младший уехал с
Веденяпиным на охоту. Только и была с Антоном Антонычем та, с которой он
прожил двадцать пять лет.
Вот что она сказала:
- Хорошо... Тростянку мы продадим, если ты сделал такую глупость, что
мы должны ее продать, - хорошо, мы ее продадим, только половину денег ты
запишешь на мое имя, а другая половина - твоя, и покупай, что хочешь, и
делай, как знаешь, кончено!.. И не спорь! Я с детьми не останусь по твоей
милости нищей, не думай... И не спорь! Не спорь!
Она ударила ладонью по столу, встала и пошла к своей кровати; голос у
нее был низкий, и по особому оттенку этого голоса и по тому, как сразу и
легко, десятью словами она отрубила себя от него, Антон Антоныч понял, что
нечего спорить.
Он сидел ошеломленный, уплывающий куда-то, легкий, с открытым от
изумления ртом и почему-то ясно чувствовал, как тут же рядом где-то, около
него, от зеленых распластанных лапчатых веток пахнет могильно-мирной
сосновой смолою.