"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Движения (Поэма)" - читать интересную книгу автора

белая, с зелененькими, выцветшими куполами. А дальше налево, ближе к
горизонту, видно было деревню Мановицы, а направо - небольшой хуторок
Веденяпина - отставного ротмистра, охотника, который что ни скажет слово -
соврет, но именно, должно быть, поэтому нескучный малый и невредный сосед.
Антон Антоныч направил кучера Фому полями и на каждом повороте ахал от
восторга.
- Вот, малый, - га! Вот то пшеница, - а? То уж мое почтенье!.. Двести
пудов з десятины, а клянуся честью, двести пудов!
- Двести не будет, - замечал тугоусый, круглый Фома.
- Маме своей скажи!.. Не будет... Это ж банатка!
- Банатку, кажись, мы в том конце сеяли... Кажись, это - гирка... - И
когда сбитый с толку Антон Антоныч начинал усиленно вспоминать и
всматриваться в сорванный колос, Фома вдруг спокойно добавлял: - А може й
банатка.
- Во-о! Вот полюбуйтесь на дур-рака! - кричал Антон Антоныч. - Та хоть
и гирка, - так з такой пшеницы двести пудов на десятину не станет! Ос'ел!
Потом шла гирка, потом арнаутка, потом ячмень - все густое, тучное на
этом жирнейшем черноземе, все бессловесно добродушное, давно знакомое и
свое.
Усталый от дороги, бессонницы и тесноты в вагонах, Антон Антоныч пил
что-то невиданное, что плавало над хлебами, что давно уже пил он, с детства,
и от чего у него блаженно и радостно, изжелта-розово мутнело в голове, и
вдруг, как марево, - сосны, на веки вечные крепко сработанные стены
построек, смолистая, как похоронный ладан, тишина, и неловкость, - точно
сделано было все хорошо и в высшей степени хорошо, удачно, но как-то
неожиданно совсем не то.
- А я землю купил, как сказать, Фома, - слышишь? Вот земля - роскошь та
роскошь, - заговорил громко Антон Антоныч, радостно глядя прямо в рыжие
косицы Фомы, подстриженные скобкой. - Две тысячи триста десятин... Лес!
Мач-то-вый... Восемнадцать тысяч в год дает лесопильня, как сказать...
Фермы... двадцать две фермы в аренде... - И передал он Фоме все, что раньше
говорил чиновнику в вагоне, все, что сам знал об Анненгофе, и еще что-то,
что приходило ему в голову только теперь, когда он ехал хлебами.
Молчаливая была спина у Фомы; изредка чмокал на лошадей, передергивал
вожжи и слушал или нет, - нельзя было понять.
А лошади фыркали и стучали копытами безучастно; на гнедых жирных крупах
их медленно качалась лень. Показалось, что они не вычищены, не сьезжены,
опоены, - и Антон Антоныч перебил самого себя криком:
- Да ты что мне лошадей портишь, разбойник, га?! Так за лошадьми
смотрят, - бодай тебе руки-ноги поодсыхали?!. Од так смотрят? Од так идут?..
Та шо ж они у тебя как... как ветчина в амбаре, как мешки... как... как на
живодерню опоздать боятся - га?..
И, оттолкнув Фому, Антон Антоныч вырвал у него вожжи и, стиснув зубы,
раз и еще раз ударил остервенело по этим самым жирным крупам сначала
коренника, потом пристяжку.


III

Елена Ивановна вот как проводила дни. После долгого, тяжелого утреннего