"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Поляна (Стихотворение в прозе)" - читать интересную книгу автора

как из тюля пуля, - только картошку есть умеет... Что сидишь, глаза упулил?
Поди коров отгони! - вспомнил вдруг дед.
Санька не сразу поднялся. Он долго выискивал глазами виновных коров,
считал их и взвешивал, стоит ли из-за них беспокоиться; но новый оклик деда
показал, что он не шутит. Санька обмотал кнут кренделем около шеи, медленно
поднялся, медленно отошел, потом вдруг взбрыкнул ногами и во всю прыть
помчался к стаду.
Через минуту со стороны опушки донесся его звонкий негодующий крик:
- А куды!.. А куды, штоб ты сдохла, окаянная твоя душа!.. А куды!
И щелканье гибкого кнута было похоже на пистолетный выстрел.
Со стороны стада пахло теплым парным молоком и навозом, со стороны леса
- молодыми глянцевитыми листьями, цветами, мелкими болотцами.
На низине, за опушкой, кричали чибисы, точно плакали маленькие дети.
Иногда они вылетали на поляну и тогда в чистом, синем воздухе казались
то черными, то белыми, яркими, кривыми лоскутами.
Высоко над поляной вились жаворонки, и трели их напоминали и трепетанье
их крыльев, и тихое сверканье листьев, омытых дождем, и запах фиалок.
Вдали струился воздух; вблизи на всем лежала дымка, тонкая, светлая,
нежная, нежнее утреннего тумана, и в этой дымке как-то непостижимо
растворялись зеленые тени и светлые пятна, тонкие запахи цветов и раскаты
зябликов, прозрачные крылья мохнатых желтых шмелей и красненькие,
черноточечные спинки божьих коровок.
Из-за леса тонкими струями лился колокольный звон...
Когда Санька вернулся к костру, солдат говорил деду горячо и убежденно:
- Убить ее, суку, за это мало, а не то что по головке гладить! - и
тыкал в деда засаленным письмом с часто насаженными каракулями.
- Тоже ты мудрен больно - убить! Не живой она человек, что ль? -
приподнявшись на локте, говорил дед.
Солдат был краснее, чем прежде, и клочок серой бумаги плаксиво дрожал в
его руке.
- Как взводный, земляк мой, читал, кругом ребята стоят, смеются, зубы
скалят: "С прибавлением семейства, говорят, тебя, Монаков! Зови в
крестные!.." Нешто мне это приятно, скажи, пожалуйста?.. Подрался я там за
это с одним... - хмуро добавил солдат.
- Это все от глупости, - невозмутимо и серьезно объяснил дед. - Спасибо
должен бы сказать, что не зевает... Это третий, говоришь?
- Ну да, третий.
- И все мальчишки?
- Все мальчишки... Иван, Петра, а этот - Семен.
- Ну вот те и помощники... Приедешь, а они уж готовые.
- Да ведь чудак ты тоже, - чьи они? Шут их знает!.. Ведь в отпуска-то я
не ездил. Вот что обидно! - с сердцем плюнул наземь солдат.
- Чьи, чьи!.. Божьи, вот те и чьи!.. Подумаешь, важное дело какое:
чьи?.. Отцом будут кликать, и ладно. Главное, что помощники... Я вот лет
шесть, как сюда в Панино-то пришел... Приехал, скажем, назад с Кавказа, в
Батуме служил, и схватил я, брат, там лихорадку... Трясла и трясла подлая;
так с ней и приехал. Время летнее, все на поле, как есть некому за мной
походить... Лежу на печке, - пить хочется смерть, а подать некому... Вижу,
вот этот самый Санька по полу путешествует... Я к нему: "Санька, мол, дай
воды, сделай милость!.." Шел ему тогда третий год, не говорил еще ни аза,