"Слава Сергеев. Поэзия, как снег, существует всегда" - читать интересную книгу автора

у меня неделями жил. Зависал, что называется. Он же нигде не жил, дома не
было, так он у меня жил неделями. До конца. С ним было трудно. Яковлев - это
сама любовь, а этот весь дикий... И еще художник Игорь Вулох. Он родом из
Казани, сейчас в Москве живет. Так вот, художники, они показывали мне пути
развития, необходимость поиска нового языка, новой формы. Они искали ее. И
музыканты. Это прежде всего Андрей Волконский, позже Валентин Сильвестров,
мой любимый, Губайдулина тоже.
С.С.: А это какие годы уже?
Г.А.: С Андреем я познакомился в 1956 году, а любовь и дружба наша
начались позже, тоже года с 1959-го. В 1973 году он уехал. Музыканты опять
стали образцами поисков нового. Опять... Но в наше время, даже Хлебников -
это не совсем то, уже нужно что-то другое. Я недавно был в Марокко на
поэтическом конгрессе, меня спросили: а что вы сами думаете, что будет в
дальнейшем в поэзии?.. Я им сказал, что думаю, что... футуристы, Хлебников,
Крученых и так далее хотели из слова выжать все, что можно, они видели
слово, как предмет. И они думали, что дело в том, чтобы менять само слово.
Вот эта "заумь" оттуда... Словотворчество. Я же думаю, что сейчас дело не в
этом.
Дело в том, что сегодняшнее слово, слово, понятое лишь как слово-логос,
в поэзии действует все слабее. Слов-то полно... Рифмы - это видимость. Рифма
сейчас - часто как галочка. Должна быть рифма - вот она есть... Я сказал в
Марокко, что речь сейчас идет о слове, которое заново или по-новому должно
строить пространство и оперировать с ним. Возможно, и со временем. Я
сказал - возможно... Потому, что сказать легко, а сделать трудно. Само по
себе слово ничего не может, оно мертво, оно ничего не может, и, только
действуя, оно начинает работать. Я с этой точки зрения стал замечать, что в
работе со словом все зависит от того, в какие пространственные отношения ты
его ставишь с другими словами. Вот Галя говорит, что ей хорошо в церкви, у
меня был период, когда мне не работалось, не писалось, и я пошел с ней, но
мне и в церкви было нехорошо. И я вдруг однажды обернулся и увидел, как люди
в ней связаны между собой, каким-то общим состоянием. И я написал такое
стихотворение. Оно называется "Народ что храм": "И души, что свечи,
зажигающиеся друг от друга". И я совершенно серьезно считаю, что это никакой
не моностих, а большая вещь. (Смеется.) В нем есть своя величина. В нем
делает свое дело название, потом надпись "6 января 2002 года, Сочельник,
село Ромашково", это тоже входит в текст, то есть это все делает одно и то
же. Это я взял самое простое. Вот в моей новой большой книге (Разговор на
расстоянии. СПб.: Лимбус-пресс, 2001. - С.С.) - там много такого. Когда
слово не искорежено - это и есть слово как таковое, с ним никто ничего не
делает, но слово ставится в какое-то пространство и связь, и - оно само
вокруг себя воссоздает новое пространство. Допустим, духовного порядка. С
другой стороны, можно сказать, что поэзией может быть что угодно. И проза
определенного плана. И действие. Я как бы в шутку или не в шутку написал
такие "берлинские светонадписи". Вещи, из которых можно световую рекламу
делать... Это выглядит как игра или шутка. Но это не совсем игра. Это
поэзия?.. Думаю, да.
И так думаю не я один. Вот скоро выйдет книга очень интересного
шведского поэта, Тумаса Транстремера, у него есть похожие мысли (двуязычная
книга Транстремера вышла в Москве в 2003 г. - С.С.), у французов, у Мишеля
Деги, у немцев...