"Ирина Сергиевская. Флейтист" - читать интересную книгу автора

вы мучаете меня? За что унижаете? Что я вам сделал плохого?! Поймите,
поймите, я не могу продавать себя, не могу кривляться!
Он обрадовался - в глазах появился ртутный блеск, на щеках - румянец.
Он ждал этих моих слов, чтобы бросить в ответ:
- А разве ты не продаешь себя, когда кривляешься в угоду иностранцам?
- Но ведь это вы учили меня лицедействовать, вы приучили меня играть
перед любой публикой! Правда, вы меня в драму прочили, а на деле вышел
грубый фарс и роль Федора.
- Какая же у тебя цель, Федя? Объедки с вельможных столов собирать?
Ты сошел с ума.
Дзанни попытался отстранить меня брезгливым жестом. Я схватил его
руку в кожаной перчатке и начал трясти ее, крича:
- Оставь-те ме-ня в по-кое! От-пус-ти-те ме-ня!!!
Он вырвал руку. Я загородил ему путь.
- Простите меня, поймите: я ведь... эмигрант. Вот, вы удивились,
наконец! Представьте, что вы лишены родины, что больны ностальгией до
кровавой рвоты, до желания застрелиться в нужнике... Наконец вам позволяют
поехать домой на короткое время. Эмигрант счастлив, но счастье это
отравлено мыслью о том, что придется возвращаться и, быть может,
навсегда... И только что землю родную завидит во мраке ночном...
- ...Опять его сердце трепещет, и очи пылают огнем. И что все сие
означает?
- А то, что я - эмигрант. Мне страшно не по воздуху ходить - там моя
родина, и я не боюсь смерти. Мне страшно вернуться на землю.
- Несчастный дурак... Ты боишься спуститься, хотя у тебя есть
возможность взлететь снова... Щенок! Что бы ты сказал, если б не мог
взлететь уже никогда? И я был Флейтистом и ходил над землей... И моя
флейта пела голосок веселым и свежим, как у античной богини. Все это я
потерял и один день - когда мне переломали ребра...
Дзанни вдруг замычал не по-человечески и, глотнув воздух, продолжал
уверенно:
- Завтра мы выиграем, Флейтист. Щуров мне мно-о-го должен. И пусть
попробует сделать не так, как надо. Я все ему вспомню: как по роже бил, и
как сутками без сна держал, и лагерь для уголовников тоже вспомню.
- Щуров?!
- Их двое было, следователей моих: Щуров - добряк, рубаха-парень,
чаевник и помощник его, Ванечка Киселев. Этот - зверь был. Он мне одним
ударом челюсть раскрошил - хряк, и нету зубов. А на следующий день отвели
меня к Щурову, и он сочувственно тик спрашивает: "Что, бил тебя Киселев?"
- "Бил", - говорю, и в слезы. Сами текут. "Сильно бил?" - "Сильно", -
отвечаю. "А как? - спрашивает. - Так, что ли?" - и локтем очень ловко
выбивает оставшиеся зубы... Он меня расстрелять хотел, а я сбежал. Не мог
смерть от них принять.
- А как же слух был, что вас...
- Ну, так и расстреляли, ко другого вместо меня, одного
цыгана-уголовника. Щуров обманул свое начальство: нельзя же было вывести в
расход меньше преступников, чем полагалось! Я про это много позже узнал.
- Но как он не узнал вас сейчас? - вскричал я.
- У него таких, как я, много было, всех не упомнить.
Дзанни вдруг поднял воротник и посмотрел на меня, как птица из