"Иннокентий Сергеев. Кабиры (цикл: Дворец Малинового Солнца)" - читать интересную книгу автора

разморожу тебя?
- Как будет угодно господину,- сказала она тихо.
Я приподнял её лицо за подбородок и внимательно всмотрелся в него.
- Вот вы какие, будущие правители Города. Дикие звери, живущие в
берлогах? О нет, это что-то другое. Что? Открой мне свою тайну.
Она молчала, не понимая меня.
Мне хотелось потрогать её, но что-то удерживало меня, и чтобы отогнать
смущение, я продолжал болтать.
- Что вы будете делать с нашим городом? Неужели разрушите его? Его
величие, роскошь, благородство его форм, всё это обратите в ничто? Но это
же невозможно!
Она молчала.
- Вас не считают людьми, и наверное, вы, и правда, не люди. Ты умеешь
играть на чём-нибудь?
- На гингрине,- сказала она.
- Превосходно. Играй. Постой. Откуда у тебя флейта? Ты украла её?
- Она моя,- сказала девушка.
- Да? Пусть так. Я не понимаю тебя, но слова беспомощны как бескрылые
птицы. Мой язык для тебя чужой. Играй же, я хочу знать тебя.
Она заиграла.
В звуках её музыки была такая грусть, что я не видел её дна и плакал, не
зная, почему. И не было ничего вокруг меня, не было света, лишь невнятные
шорохи и звуки от губ её, и грусть её была прекрасна.
- Ты играешь так, словно бы жалуешься. Я буду звать тебя Гингриной. Это
имя подходит тебе. Но почему! Ты красива и не радуешься своей красоте. Или
ты из этих фанатиков, которые отказывают себе во всём в надежде обрести в
сто раз больше? Из тех, кто прячется в подземельях из-за того, что их
глаза не выносят дневного света? Которые рады страданиям и думают, что
умерев, они обретут блаженство? Но разве жизнь дана нам не для того, чтобы
мы наслаждались ей? А впрочем, молчи, ты не обязана знать это, ведь ты
женщина, а не философ. Я знаю, они ненавидят Великий Город, потому что в
нём празднуют жизнь, а они ненавидят её, изуверы.
Я так привязался к Гингрине, что проводил с ней все дни и все ночи,
совершенно перестав выходить из комнаты. Лаской и нежностью я почти
приручил её. Мы разговаривали, она играла для меня, и я учил её любви. Она
была красива, но не знала утончённости, и это было досадно, обидно, что
она не знала её, это было неправильно.
Если это правда,- говорил я себе,- если они когда-нибудь войдут в Город,
если Империя падёт, одряхлев и обессилев, смогут ли они воспользоваться
своей победой, как сумел это сделать Марцелл? Смогут ли понять, какое
сокровище лежит на дне ларца или соскребут ножом позолоту с крышки и
швырнут его в огонь? Поистине ночь опустится тогда на землю, и вернётся ли
когда-нибудь великое солнце жизни, возгорится ли огонь в храмах любви? Или
в ночи угаснет человеческий род, умрёт его разум, падёт закон, и не будет
ни радости, ни наслаждения, не будет любви, не будет ничего, что достойно
человека? О нет! Хватит. Эти мысли ужасны, я не хочу их.
Я заглядывал в глаза Гингрины и искал в них ответ, я слушал её голос,
целовал её руки, они были белы, и я учил их быть нежными, в её пальцах
была сила, я хотел вложить в них изящество и чувство. Должен признаться,
что занятие это не было бескорыстным. Я наслаждался ей, я пил из неё