"Иннокентий Сергеев. Кабиры (цикл: Дворец Малинового Солнца)" - читать интересную книгу автора

"В чём я искать буду цвет? Красный - в короне царя
В час, когда город его жаром заката объят".
- Я понял стихи, но не мысль,- сказал Транквилл.
- Всё когда-нибудь наскучит, кроме игры, и всё когда-нибудь станет игрой.
- Наскучить может и игра,- возразил Транквилл.
- И сама жизнь,- сказал я.- А потому остановимся на этом, ведь кроме
жизни у нас нет ничего.
- Есть нечто большее, чем жизнь.
- Канидия говорит примерно так же.
Транквилл ответил цитатой, и мы затеяли поединок. Я отстаивал своё
мнение, а Транквилл - своё, причём негласно нами было принято, что
говорить нужно только цитатами. Я не выдержал первым и, не успев вовремя
вспомнить что-нибудь из наследия предков, сочинил на ходу двустишье.
Транквилл заметил мою хитрость и спросил, откуда эти стихи.
Я сказал: "Стыдись! Ты видишь то, что уж давно исчезло,
Так спящий видит жизнь, но ту, которой нет".
Транквилл стал покатываться от смеха, поняв, что я его провёл. Я
потребовал от него, чтобы он признал поражение. Он хотел ответить мне
что-то, но смех мешал ему говорить. В этот момент к нам подошла Милена и
до крайности обиделась на Транквилла, который смеётся, когда из её глаз
льются слёзы.
- Вот именно,- поддержал её я.- Он ещё может шутить! О времена, о нравы!
Когда возмущённая до глубины души Милена удалилась, я попросил Транквилла
оказывать мне, когда это понадобится, помощь, что он и обещал.
Продолжая свои похождения и утешая попеременно то Канидию, то Милену, я
не забывал о том представлении, которое нам предстояло разыграть перед
Крассом. С некоторых пор в его присутствии я стал печален и неразговорчив,
словно бы какая-то ужасная мысль терзала меня. Когда же Красс спрашивал
меня о причине моей скорби, я в ответ лишь заливался слезами. Красс
спросил у Транквилла, не знает ли он, что со мной происходит. Тот отвечал,
что не знает и даже не догадывается.
Выбрав подходящий день, я изобразил такое невыносимое отчаяние, что Красс
теперь уже строгим голосом потребовал объяснений.
- О, лучше б мне было умереть, и тогда мне не пришлось бы выбирать меж
двух ужасных преступлений - оскорбить великого человека словами, или
оскорбить его молчанием.
Встревожившись, Красс приказал мне говорить, но со мной сделалась
истерика, я стал биться головой о камень и кричать, чтобы кто-нибудь убил
меня, однако, видя, что Красс начинает терять терпение, и сострадание в
нём грозит смениться раздражением, я припал к его ногам и стал криком
умолять его простить меня за то, что я посмел укрыть от него ужасную
правду.
- Что ты сокрыл от меня, говори!
И я поведал ему о чудовищном злодеянии Публия.
- Как!- взревел Красс, покрываясь багровыми пятнами.- О нет!
Он приказал позвать к себе немедленно Милену, а я лишился чувств, у ног
его простершись. Милена благородная предстала пред очи господина, и лицо
её белее мела было. Когда ж потребовал он подтвердить мои слова или
опровергнуть их как лживые, она, едва заметно пошатнувшись, вскричала,
бросившись ко мне: "Зачем не дал ты умереть мне, и тем позор свой