"Иннокентий Сергеев. Амулькантарат (цикл: Дворец Малинового Солнца)" - читать интересную книгу автора

что бы то ни стало, следовать за своей возлюбленной, куда бы они ни шла.
Она могла надуться и замолчать, она могла даже позабыть обо мне, робкой
тени, следующей за ней как паж или как телохранитель, задуматься о
чём-нибудь другом, о каком-нибудь пустяке, и забыть о безмолвном своём
обожателе, но разве было бы тогда моё положение хуже, чем теперь? Зачем я
послушался её!

Я шёл на свет огней, и проходил мимо, а они горели всё так же, уже за
моей спиной, и я подходил к статуям, неподвижным мраморным изваяниям,- на
их лицах ровный голубоватый свет или розовый, белый, и мрамор искрится как
снег,- они встречали своими глазами мои, но я проходил мимо, а они всё так
же смотрели перед собой, и ни одна из них не повернула головы, не изменила
позы, недвижные, бесчувственные, стояли они и смотрели перед собой, туда,
где только что был я, не замечая, что меня уже нет, не зная этого. Пустые,
они смотрели в пустоту, всегда в пустоту.
Так я шёл мимо них, от одной к другой; слёзы высохли уже на моём лице, и
оно казалось чужим, вчерашним. Но это было моё лицо, и это был всё тот же
вечер.
Слышишь? Это скрипки. Или это уже другая музыка?
Это всё та же музыка.
И я проходил мимо картин на стенах, лица на портретах улыбались мне,
смеялись или хмурились, испытующе изучали меня и следили за мной,
провожали меня взглядом, но я уходил дальше, а они не могли следовать за
мной и отпускали меня, оставаясь там, где они были, нарисованные на
холстах.
И я выходил из темноты на свет и снова уходил в темноту, а свет оставался
там, где он был, и не светил мне больше, и тень моя, что была за мной,
становилась впереди меня и удлинялась, и снова исчезала, а огонь фонаря
горел всё так же, уже за моей спиной. И я шёл к новому огню, и всё
повторялось, и мне казалось, это всё тот же огонь уводит меня всё дальше.

И когда я возводил глаза вверх, я видел тяжёлые своды, и там были
изогнутые углы, застывшие линии арок, иногда я мог различить росписи, они
изображали царей и нимф или рыцарей и их воинства, порою роспись была
такой стёртой, что невозможно было что-либо разобрать на ней, порою своды
вовсе тонули в плотной, непроницаемой тьме, я видел высокие окна,
забранные ажурной решёткой, и за решёткой было темно, была ночь, я не
останавливался, у меня начинала болеть шея, и я опускал голову. Меня
знобило, я никак не мог согреться и пожалел, что не захватил с собой плед,
оставил его там, где-то там, далеко, где было тепло, но странно, я не
жалел, что ушёл оттуда. Я устал. Мне было безразлично. И когда я проходил
мимо людей, я не смотрел на их лица, хотя, быть может, я шёл туда, откуда
пришли они; они шли мне навстречу и уходили туда, откуда шёл я.

Я услышал крик, сдавленный, как будто испуганный: "Вот он!"
Я медленно повернулся. По лестнице слева позади меня, покрытой тёмным
ковром, спускались двое. Одного из них я как будто где-то уже видел, но не
мог вспомнить, где. Они явно направлялись ко мне; я сомневался, подождать
мне их или идти дальше, и пока я сомневался, вопрос сам собой разрешился.
Они подошли. И тогда тот, что показался мне смутно знакомым, указав на