"Сен-Симон. Мемуары, книга 2 " - читать интересную книгу автора

раза в день - и то на миг, когда туда заходил герцог де Трем, - и еще раз в
день он на мгновение показывался в дверях, ведущих из кабинета
государственного совета в спальню, и король мог видеть его с кровати. Иногда
король требовал к себе канцлера, маршала де Вильруа, о. Телье, изредка
кого-нибудь из министров, частенько герцога Мэнского, реже графа
Тулузско-го, а больше никого, даже кардиналов де Рогана и де Бисси, которые
нередко бывали в кабинете для имеющих право входа. Иногда, оставаясь наедине
с г-жой де Ментенон, король вызывал маршала де Вильруа или канцлера или
обоих вместе, но чаще герцога Мэнского. Мадам и герцогиня Беррийская не
заходили в эти кабинеты и почти не виделись с королем во время болезни, а
ежели приходили, то через передние покои и почти сразу же уходили.
Суббота 24 августа прошла почти не хуже обычного, потому что все ночи
проходили плохо, но вот с ногой стало куда хуже, она очень болела. По
обыкновению была отслужена месса, обедал король в постели, и в это время его
видели главные придворные без права входа, затем состоялся финансовый совет,
потом король вдвоем с канцлером занимался делами, после этого пришла г-жа де
Ментенон с приближенными дамами. К ужину король встал и облачился в халат;
то был последний раз, когда его видели придворные. Я обратил внимание, что
он может есть только жидкую пищу и ему невыносимо, что на него смотрят. Он
не смог закончить ужин и сказал придворным, что просит простить его, то есть
попросил уйти. После этого он лег в постель; врачи осмотрели его ногу, на
которой появились черные пятна. Он послал за о. Телье и исповедался. Врачи
были в смятении. Сперва они попробовали лечить его молоком и хиной с водой,
потом отменили и то и другое и не знали, что делать. Они признались, что, по
их мнению, у короля с Троицы изнурительная лихорадка, но оправдывали свое
бездействие тем, что он не желал принимать лекарства, а сами они не
представляли, насколько плохи его дела. Исходя из описанного мною разговора
между Марешалем и г-жой де Ментенон, состоявшегося много раньше, видно,
насколько можно им верить.
Ночь на воскресенье 25 августа, день св. Людовика, прошла плохо.
Опасность перестала быть тайной и сразу же сделалась огромной и
неотвратимой. Тем не менее король недвусмысленно пожелал, чтобы в заведенном
порядке дня ничто не менялось, то есть чтобы барабанщики и гобоисты,
стоявшие у него под окнами, дали, как только он проснется, обычный концерт,
а также чтобы во время обеда в передней зале играли двадцать четыре скрипки.
Потом он беседовал наедине с г-жой де Ментенон, с канцлером и очень коротко
с герцогом Мэнским. Накануне, когда он трудился с канцлером, в спальню
принесли бумагу и чернила, все это оставалось там и в этот день, когда в
спальне была г-жа де Ментенон, из чего следует, что в один из этих двух дней
канцлером была сделана под диктовку короля приписка к завещанию. Г-же де
Ментенон и г-ну Мэнскому, неустанно думавшему о себе, казалось, что король
недостаточно сделал для него в завещании; они пожелали исправить это в
приписке, которая в равной степени показала, как безмерно они злоупотребили
слабостью короля перед его смертью и до какой крайности может довести
человека безграничное тщеславие. В этой приписке король подчинил все без
исключений цивильные и военные службы королевского двора непосредственно
герцогу Мэнскому и находящемуся в прямом подчинении герцога маршалу де
Вильруа; следственно, при таком положении они оказались бы безраздельными
хозяевами особы короля и его резиденции, а также всего Парижа, поскольку
командовали бы двумя полками гвардии и двумя ротами мушкетеров, несущими