"Сен-Симон. Мемуары, книга 1 " - читать интересную книгу автора

виде в "Мемуары"), но связного, подробного дневника наверняка не было. Это
доказывается очень просто: в "Мемуарах" настолько много ошибок и
неточностей, что не подлежит сомнению - все это писалось по памяти. Память у
Сен-Симона была замечательная, но не на числа и цифры. Это была память
художника - память на впечатления, на яркие картины, на подробности.
Согласно второй легенде, правительство Людовика XV якобы наложило на
рукопись "Мемуаров" "арест" (как известно, "рукописи не горят", но под
"арест" попадают), и она пролежала в неизвестности почти семьдесят лет. В
действительности "арест", видимо, был, но связан он был не столько со
страхом разоблачений (хотя и подобный мотив существовал), сколько с таким
простым обстоятельством, что Сен-Симон не оставил прямых наследников, и
потому бумаги его, государственного деятеля, герцога и пэра, поступили в
королевский архив. Там они хранились не очень тщательно, и ряд лиц, например
хозяйка знаменитого литературного салона и сама талантливая мемуаристка
госпожа дю Деффан, их там читали. В 1788-1789 годах вышло их первое издание,
неполное конечно. Между прочим, с этим изданием не расставался Стендаль и
завещал эти семь томиков своему другу Просперу Мериме. Выходили издания
"Мемуаров" и позже; так, в библиотеке Пушкина был шеститомник 1826 года.
Первое издание, претендующее на научность, вышло в 1829-1830 годах.
История же работы Сен-Симона над "Мемуарами" приблизительно такова.
Около 1729 года герцог де Люин передал Сен-Симону, зная его интерес к
истории предшествующего царствования, пространный дневник своего
родственника Филиппа Данжо (1638-1720), типичного придворного "маркиза",
мемуариста болтливого, но неглубокого, плоского в своих суждениях и
подобострастного в оценках. Сен-Симона эта рукопись одновременно увлекла и
возмутила. Данжо он хорошо знал, иной раз подсмеивался над ним и не
испытывал ни капли уважения к этому карьеристу и проныре, не сделавшему тем
не менее карьеры и не сохранившему честного имени. И вдруг - этот огромный
труд, фактографическую ценность которого Сен-Симон, конечно, почувствовал. О
работе Данжо он отозвался так: "Трудно понять, как могло хватить у человека
терпения и настойчивости, чтобы работать ежедневно в продолжение пятидесяти
лет над таким сочинением, тощим, сухим, натянутым, полным всяких
предосторожностей и формализма, давать только отталкивающую бесплодную
шелуху. Надо, впрочем, сказать, что Данжо и не мог бы написать настоящих
мемуаров, которые требуют, чтобы автор хорошо знал внутреннюю жизнь двора и
ее движущие пружины. Хотя он почти не выходил оттуда, а если выходил, то на
короткое время, хотя он получал там отличия и вращался в хороших кругах,
хотя его там любили, даже уважали: за честность и уменье беречь секреты, тем
не менее верно то, что он никогда не знал ничего как следует, не был ни во
что посвящен. Сама его жизнь, пустая и внешняя, была такою же, как его
"Мемуары". Он не знал ничего за пределами того, что было видно всем. Он
довольствовался тем, что участвовал в пирах и празднествах и из тщеславия
заботился это указать в "Мемуарах"; но он никогда не играл выдающейся личной
роли". Как видим, основной упрек-это отсутствие в дневнике Данжо собственных
оригинальных мыслей, ведущей идеи, достаточной информированности, а также
безмерное пресмыкательство его автора перед теми, кого Сен-Симон не уважал и
не любил, - прежде всего перед королем и госпожой де Ментенон. Была в этой
оценке Данжо и собственная творческая программа, изложенная, так сказать,
"от противного", и тягостное признание в том, что и сам-то Сен-Симон был не
совсем тем, чем хотел быть.