"Г.Сенкевич. Наброски углем" - читать интересную книгу автора

дела волости, наверное, шли бы блестяще, но, к несчастью, пану Золзикевичу
не всегда бывало угодно объяснить суду, как следует смотреть на известное
дело с юридической точки зрения. В частности, дела, которым не
предшествовало что-либо шуршащее, он предоставлял полностью на
благоусмотрение судей. Во время разбора этих дел он упорно молчал, к
величайшему беспокойству гласных, которые в таких случаях совсем теряли
голову. Из шляхты один только Флосс, владелец Малого Прогресса, сначала
посещал в качестве гласного заседания волостного суда, утверждая, что
интеллигенция обязана принимать в них участие. Это возбудило всеобщее
неудовольствие. Помещики считали его "красным", что подтверждала самая его
фамилия; крестьяне же из демократического чувства отчужденности находили,
что барину не подобает сидеть на одной скамье с мужиком, примером чего могут
служить другие господа, которые этого не делают.
В общем, крестьяне могли его упрекнуть лишь в том, что он не был
барином по всей форме. Что же касается Золзикевича, то он не любил его за
то, что Флосс не старался добиться его расположения ничем шуршащим; кроме
того, однажды во время заседания Флосс попросил его замолчать, чем
окончательно вооружил против себя не только писаря, но и всех остальных.
Кончилось тем, что в одно прекрасное утро кто-то из гласных сказал ему в
присутствии всего суда: "Да разве вы настоящий барин? Осцешинский - вот это
барин, Скорабевский - барин, а вы? Какой же вы барин? Вы откупщик!" После
этого Флосс, который тем временем купил еще имение Слабая Воля, плюнул на
все и отказался от должности гласного. Между тем шляхтичи говорили:
"Доигрался-таки!", причем в защиту "принципа невмешательства" приводили
мудрую пословицу, которая гласит: "Сколько не учи мужика..."
Таким образом, волость, не возмущаемая участием "интеллигенции",
управляла своими делами, не прибегая к помощи вышеупомянутого элемента, а
только посредством бараньеголовьего ума, которого должно было хватать для
Бараньей Головы на том же основании, на каком ума парижан хватает для
Парижа. Впрочем, уже установлено, что практический или так называемый
"здравый мужицкий ум" стоит больше любого интеллекта иного сословия, а что
жители этого края сразу являются на свет с этим "здравым умом", мне кажется,
не требует доказательств.
Это подтвердилось и в Бараньей Голове, когда на заседании, о котором
идет речь, был прочитан запрос высшей администрации: не пожелает ли волость
починить на свой счет дорогу в Ословицы, пролегающую в ее владениях.
Предложение это вообще чрезвычайно не понравилось собравшимся, а один из
местных patres conscripti* заявил, что чинить дорогу незачем, если можно
ездить через луга Скорабевского. Если бы Скорабевский присутствовал на
заседании, то, вероятно, нашел бы какие-нибудь возражения против этого pro
publico bono**, но пана Скорабевского здесь не было, так как и он
придерживался "принципа невмешательства". Таким образом, предложение,
несомненно, прошло бы unanimitate***, если бы не то обстоятельство, что
накануне Золзикевич был приглашен к Скорабевскому на обед, во время которого
рассказывал пане Ядвиге сцену удушения двух испанских генералов в Мадриде,
прочитанную в "Изабелле Испанской" издания Бреслауэра. А после обеда,
прощаясь с хозяином, он почувствовал, как в руке у него что-то зашуршало.
Вследствие этого писарь не стал записывать предложение гласных, а, перестав
ковырять в носу, отложил перо в сторону в знак того, что желает говорить.
______________