"Мария Семенова, Андрей Константинов. Знак солола (Меч мертвых)" - читать интересную книгу автора

великим Вадимом", и оттого глядят на него и людей его, как на отроков
безъязыких. А победу прошлогоднюю в кровавом бою кто добывал?!..
- Ты, Рагнар конунг, не только воинской доблестью славен, - между тем
разносились под закопченными стропилами слова толмача. - Остроту твоего
меча мы и сами много раз постигали, когда преломлялись тяжкие копья, а
стрелы густо засеивали землю и море. Но известно нам и то, что ты
приветлив с друзьями, щедр на серебро и охотно слушаешь добрые советы,
управляя страной. Твой народ любит тебя, а соседние племена опасаются
причинять селундцам беспокойство...
Сувор еле удержался, чтобы не поморщиться. Следовало бы сказать
"мудрые советы", на худой конец - "толковые". А "добрые", это как
понимать? Добрые - для кого?
Очаги на полу уже прогорели и не дымили, но воздух над ними дрожал,
отчего временами казалось, будто вышивки на стенных занавесях вот-вот
оживут. Рагнар Лодброк сидел на почетном месте у обращенной к югу стены,
удобно расположившись на золототканой подушке. Как говорили, конунг велел
эту подушку сделать из знамени, отобранного у повелителя франков.
Собственное его знамя, темно-алое, с вышитым на нем вороном, покоилось
рядом.
Рассказывали, будто это знамя своими руками выткала и украсила для
вождя датчан его давно умершая супруга, мать Гуннхильд. Конунг был женат
много раз. Одних спутниц у него отнимала судьба, других он сам отсылал,
когда уходила любовь. Рассказывали также, будто мать Гуннхильд, как и
дочь, была провидицей и даже сумела передать знамени часть своей силы -
куда указывала черным крылом изображенная на нем птица, там и ждала
конунга великая удача в бою.
- ...Ныне же великий и светлый князь Вадим Военежич шлет тебе,
конунг, приветное слово и дому твоему желает урожая и мира на вечные
времена...
Рагнар был стар. Старше седоголового Рюрика и подавно старше молодого
Вадима. Сувор, однако, видел, как зорко блестели его глаза из-под белых
бровей. Уж точно не упускал ни одного слова на своем северном языке, а
может, и словенскую речь разумел. С него станется...
Подле Сувора сидел Рагнаров боярин - Хрольв ярл. Рулав, как его
называли словене. Хрольв и Сувор были похожи. Оба понимали где что, когда
доходило до сражения и охоты. Сувор вот уже второй вечер пировал с ярлом
"в блюде", то есть сидя локтем к локтю, и скрепя сердце вынужден был
признать, что датчанин ему, пожалуй, даже нравился. Если боярин еще не
перестал понимать в людях, от Хрольва можно было не ждать в спину копья. О
прошлом годе сошлись ратиться в море Нево, у выхода в Устье, - и ратились
честно, до победы и смерти. А вот теперь сели пировать и беседовать, и
отчаянный Хрольв рад принимать вчерашних врагов как гостей.
Даже псы - его гладкошерстный, вислоухий Дигральди, казавшийся Сувору
голым, и Суворов мохнатый Волчок, - успели для начала подраться, а после
обнюхаться и как бы договориться о том, что будут по необходимости друг
друга терпеть. Теперь они вместе бродили под столами. Сувор время от
времени обнаруживал у себя на коленях знакомую лобастую голову и неизменно
встречал вопросительный взгляд карих глаз: все в порядке, хозяин?..
Дигральди, прозванный так за обжорство, беспечно валялся под ногами у
Хрольва, грызя кость.