"Виталий Семин. Семеро в одном доме" - читать интересную книгу автора

смеется, а он стесняется. Слабости своей стесняется. Он и купаться
стесняется. Соберется еще мальчишкой купаться, выгонит всех из хаты, окна
одеялами занавесит, позатыкает все дырки, а Ирка кричит ему: "А я тебя все
равно вижу". Он орет: "Муля, прогони ее!.." Ирка на меня обижается. И всегда
обижалась - считает, что я Женьку больше люблю, чем ее. Пусть заведет двоих
или троих, тогда узнает, можно ли одного своего больше любить, чем другого.
Жалела я Женьку больше, потому что вину перед ним чувствовала. Травила же
его, пока он не родился. Он и рос слабым. И мамсиком он был у меня. Ирка -
та больше к отцу, и отец к ней. Читать она рано научилась. И вообще
самостоятельная. У бабки ее оставишь - она останется. А Женька только со
мной. И болел он. Я часто думала, в кого он. Николай здоровяк. Плечи вот
какие, грудь борца - борьбой занимался, - бедра узкие. У него только чиряк
вскочит или там насморк, а так больше ничего. И я - хоть у свекрови спроси,
она меня не любит - подыхаю, а не работать не могу. Совсем уж умирала от
туберкулеза, детей ко мне не подпускали, а в кровати почти не лежала, не
могла. Полежу немного, а потом вскочу, в комнате убираю, во дворе, пока меня
Николай в кровать не загонит. И ничего, выздоровела. Потом рентгеном в
легких ничего не могли найти. А ведь в тот год умерли брат и сестра Николая.
Ее дочку сейчас воспитывает свекровь. У нас тогда в доме эпидемия была.
Старший брат Николая всех заразил. Он был такой... особенный, что ли. Ну,
справедливый. Я про таких потом только в книжке читала, а в жизни не видела.
В горисполкоме работал, пост крупный занимал. С утра до ночи на работе, по
командировкам мотался, а у самого зимнего пальто не было. Он и простудился
где-то в командировке и на болезнь не обращал внимания, пока уже смерть не
увидел. А у него даже не туберкулез, а скоротечная чахотка. Он и жену
заразил, и сестру. Жена выжила, а сестра умерла. Я тогда с Николаем
поругалась, Николай не хотел, чтобы я детей к своей матери отправила,
боялся, чтобы брат и сестра чего не подумали. А я ничего не боялась, только
за детей. А сама болела - не боялась и за больными ходила - не боялась. И
вообще я болезни не признаю. Во время войны только и спасались огородом,
только и жили с него. А у меня под мышками вот такие нарывы, сучье вымя.
Руки носила, как крылья, к бокам прижать не могла. А сама утром на работу, а
с работы прибегу - и с лопатой на огород. Сколько нас тогда на этот огород
было? Моих двое, да свекровь с внучкой, которая после умершей дочки у нее
осталась, да мать свекрови тогда еще жива была, да свекор мой, сумасшедший.
Какая от них помощь? У свекрови ноги пухнут, свекор под себя ходит. Ирке
тогда одиннадцать лет было. "Мама, я пойду с тобой на огород тебе помогать".
Ну, пойдем. Отойдем от города километр: "Мама, я устала". Посажу ее в тачку
на мешки. Сидит. Приедем, а она за бабочками погоняется, выдернет две
травинки и заснет на грядке. Я ее опять в тачку, впрягусь и привезу домой.
Вот и вся помощь.

А Женька с детства был слабым. Сладенькое любил. Ирка и сейчас сладкого
не любит и в детстве не любила, а Женька - конфетки, киселек. Это он сейчас
грубит, водку пьет, а то был настоящим мамсиком. А сколько раз он помирал! В
шесть лет его дизентерия схватила. Полгода на одном рисовом отваре и манной
каше сидел. Помирает - и все! Николай одного врача приведет, другого.
Профессора какого-то. Диету доктора приписывают, а ему все хуже. И плачет:
"Мама, борща хочу". Я не даю, а Николай как гаркнет: "К черту! Видишь же,
помирает! Пусть перед смертью съест, чего хочет". Я налила ему борща полную