"Ю.Семенов. Гибель Столыпина (Повесть) [И]" - читать интересную книгу авторачто единственное спасение от голода - в революции... Вы говорите: "Мы
успокоили крестьянство". По отношению к праву выхода из общины - это безусловно правильно, но при том медленном ходе законодательных работ едва ли удастся достигнуть спокойствия страны..." - Это письмо Столыпин, по-моему, употребил в своих нападках на Думу прошлой осенью, - заметил Дедюлин. - Верно, - согласился Курлов. - В своей борьбе против общины. Дивлюсь вашей памяти, Владимир Александрович. Дедюлин чуть ли не оттолкнул от себя взглядом Курлова; лести не терпел; принялся за письмо Ивана Ильича Петрункевича, дворянина стариннейшего рода, тверского помещика, одного из лидеров кадетов в Государственной думе, - другому члену ЦК, дворянину Владимиру Набокову: "Происходит гниение правительственной власти, ее распад, появление на арене политической борьбы необузданной темной силы, таившейся веками в самом народе в скрытом состоянии, благодаря кнуту, который не разбирал ни овец, ни козлищ и всех крепко держал в общем хлеве. Законодательные эксперименты наших генерал-губернаторов; Пуришкевичи и Шульгины в качестве "цензоров права" свидетельствуют, что власти, как выражения государственного единства, не существует у нас и мы действительно видим, что правительство, не способное провести какую-либо реформу, находится в полнейшем порабощении у "истинно русских людей". Но это, как ни странно, демократизовало общественное мнение, и все говорит о том, что мы живем уже не на кладбище". - Отсюда можно бы взять про "гниение правительственной власти", - задумчиво сказал Дедюлин, - и что "правительство не способно провести Петрункевич, хоть столбовой и земель имеет побольше нас с вами... Пролистал еще несколько писем, остановился на послании директора московской гимназии Высоцкого - и не кому-нибудь, а камергеру, полному генералу Александру Александровичу Евреинову: "Я согласен с князем Евгением Трубецким, что лучше б распустить Думу и не собирать, ибо она картонная декорация в руках Петра Аркадьевича, где происходят разные бюрократически-репрессивные эксперименты над жизнью русского народа. Я не требую моментального, волшебного возрождения России, но я скорблю, что ни Столыпин, ни Дума не желают сделать и шага по пути реформ". - Годится, - сказал Дедюлин. - Это подойдет, здесь все названо своими именами, к Евреинову государь благоволит... - Рад, что смог помочь, - откликнулся Курлов. - А теперь - главное, Владимир Александрович... Я собрал досье на самого Петра Аркадьевича, ждал того часа, когда эта моя работа окажется угодной людям одной со мною идеи - служения самодержавию до последней капли крови. Он открыл самое потаенное отделение портфеля, достал папку, положил перед Дедюлиным. Тот пролистал, удивился: - При чем здесь поэт Фет и философ Огюст Конт? - Вы внимательно прочитайте, Владимир Александрович, очень внимательно, вам тогда станет ясно изначалие Петра Аркадьевича, без этого - не понять вам его затаенную суть... "Ах вот, оказывается откуда ветер дует!" |
|
|