"Юлиан Семенов. На "козле" за волком (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

коченеющие пальцы. Раза два он посмотрел на часы.
<Нам отпущено полчаса, от силы минут сорок... А уже прошло, наверное,
минут пять, - подумал Степанов. - Или семь>.
- Восемь, - заметив его взгляд, сказал Ванган.
Степанов вспомнил, как однажды в Арктике их маленький <Антон>,
поднявшись со льдины, попал в туман. Летчик Коля Николашкин (его имя и
фамилию всегда пели в отряде: <Ах ты Коля Николашкин!>) развернулся, чтобы
посадить самолет, но льдину, с которой они только что взлетели, порвало
трещиной. Запаса горючего было на триста километров, все соседние льдины -
в тумане, до большого аэродрома, на земле, - пять тысяч верст.
Они были обречены, но ревел мотор, в кабине было тепло, работали
датчики, по радио можно было поймать музыку из Аляски, и то, что неминуемо
должно наступить через час с небольшим, когда мотор сожрет бензин и
самолет врежется в торосы, скрытые туманом, казалось чем-то невозможным и
диким. Ведь люди семидесятых годов так привыкли к могуществу подвластной
им техники.
Степанов только потом понял - уже когда Коля Николашкин за пять минут
перед тем, как должен был кончиться бензин, чудом посадив самолет,
сделался белым, словно полотно, - как близок он был к тому, чтобы
исчезнуть, унеся с собой все то, что он обязан был отдать...
И сейчас, когда холод с каждой минутой становился все более близким,
когда пальцы задеревенели и дышать было трудно, а до дороги было всего
пятьдесят километров, которые никак не одолеть по такой стуже, ощущение
безысходности возникло в Степанове внезапно - как гнев. Но сейчас не было
Коли Николашкина, на которого можно надеяться, - <он умеет, он посадит
самолет вслепую>, - не было комиссара охраны Сисука, который знает все
тропы Патет-Лао, - <он успеет увести от диверсантов, которых забросили с
вертолетов из Сайгона>, - был только ты сам, Ванган, Мунко и мороз
пятьдесят градусов.
Чем дольше жил Степанов, тем осознаннее он боялся смерти, но не
потому только, что факт распада материи, организованной в субстанцию
Дмитрия Степанова, страшил его своей алогичностью и произволом, - нет. Он
боялся не успеть сделать то, что считал своим долгом сделать.
Когда он болел, Надя говорила:
- Ты, как все мужчины, не умеешь переносить боль.
А он умел, как все мужчины, переносить боль. Просто он злился, что
может не успеть. Не успеть - это и есть ощущение собственного бессилия, а
его-то и боятся больше всего мужчины.
Мунко влез в мотор с головой. Он копошился там, тихонько чертыхаясь.
Голос его сейчас показался Степанову совсем еще детским.
<Интересно, сколько ему? - подумал Степанов. - Видимо, не больше
двадцати пяти. Наверное, он пока еще не понял, что случилось... В
молодости мы не реагируем на опасность... Проклятие жизненного опыта...
Хорошая, конечно, штука, но она, как компас, указывает только один путь -
самый верный и короткий. А может быть, счастье-то ждало каждого из нас на
длинной дороге, на той, которую мы не избрали: жизненный опыт подсказал,
что это неверно, ненадежно, неудобно...>
(Ну кто сказал, что счастье - <удобно>? Удобным обязан быть стульчик
и газовая плита...)