"Олег Селянкин. Костры партизанские, Книга 1 " - читать интересную книгу автора

лесостепь, постепенно переходящая в степь. Значит, леса - обман зрения. И
вообще многое на земле - обман, если не зрения, то слуха или еще чего. Взять
вот эту тишину, которая так нежно обволакивает и баюкает землю. Сплошной
обман эта тишина. Она в любую минуту может взорваться выстрелами,
предсмертными криками людей. Как тогда, при бомбежке поезда.
Да и среди людей полно обманщиков. Вон какой ласковой и доброй
прикидывалась Анелька, а что за этим обнаружилось? Подлость и забота лишь о
своем благополучии. Или взять пана механика. Ласковый, услужливый, через
слово клянется честью шляхтича, а копнули поглубже - самый обыкновенный вор.
И труслив, как всякая блудливая кошка. Чуть прижал его Защепа - до того
перетрусил, что отдал деньги с платком, в который успел завернуть их.
Полезли в голову подобные мысли, и вслед за ними незаметно стало
подкрадываться и чувство своего превосходства над людьми. Не над теми,
которых знавал в Тюмени, не над Защепой и его товарищами по подпольной
работе, а над всеми прочими. Это чувство личного превосходства тут же
породило и вскормило мысль о том, что он, Виктор, для достижения намеченной
цели вправе пользоваться даже ложью. И, когда на околице деревни его
задержал полицейский, он вежливо и твердо попросил проводить его к самому
пану старосте или к еще более высокому начальству, если оно есть здесь. Этот
тон был настолько непривычен для полицейского, что он послушно зашагал к
дому старосты и постучал в окно. Через мгновение из дома прозвучал
равнодушный голос:
- Кто там ночь баламутит?
Виктора будто кто-то толкнул в спину. Он вышел вперед, поклонился и
сказал, подражая пану механику:
- Если пан староста не возражает, я бы хотел поговорить с ним.
Створки окна бесшумно распахнулись, и Виктор увидел одутловатое лицо
старосты. Поклонившись еще раз, он представился, как учил Защепа:
- Пан Капустинский, следую в Смоленск.
Что больше повлияло на старосту - "пан Капустинский" или отменная
вежливость, - осталось неизвестно, но уже через несколько минут Виктор сидел
за столом в доме старосты и, глядя прямо в его жуликоватые глаза, безбожно
врал про свой род Капустинских, который хорошо известен даже в Варшаве. Еще
он говорил, что идет в Смоленск, чтобы вступить в права наследства, и, когда
это случится, не забудет пана старосту и щедро вознаградит за сегодняшнее
беспокойство, виной которому война.
Сказка ли эта или злотые, которыми Виктор щедро расплатился за еду и
ночлег, повлияли на старосту, но он оставил Виктора ночевать у себя, а утром
даже пристроил на попутную подводу.
Сошла удачно первая ложь, и теперь Виктор, завидев полицейских или
немцев, более спокойно шел к ним, врал еще самозабвеннее. Его выслушивали
доброжелательно, с сочувствием, но следовать дальше разрешали лишь после
того, как он совал старшему наряда несколько злотых. Пачка денег растаяла
быстрее, чем Виктор понял, почему ему все же удается продвигаться на восток,
хотя застав, проверяющих документы, с каждым днем становилось все больше. А
когда понял, стал обходить стороной села и городишки, только в маленькие
деревеньки и заглядывал, да и то предварительно понаблюдав из леса за их
улицами.
Пусть голодно, пусть холодно, но все-таки спокойнее.