"Олег Селянкин. Костры партизанские, Книга 1 " - читать интересную книгу автора

по роду своей работы посещает много городов, всегда может и должен
подработать: что-то купить и перепродать в другом месте, подвезти кого-то
или оказать еще какую-нибудь услугу, за которую принято расплачиваться
звонкой монетой.
Даже любовь - что это такое? Скажете, возвышенное, неземное чувство?
Так вот, любовь - глупость человечества, которую красивыми словами
прикрывают. Ах, я безумно люблю ее!.. Вот и любил он Марию, а женился на
Зосе: у Марии были черные глаза, рождающие пламень, крутые бедра, сулящие
бог весть что, но ни гроша денег. Что мог дать брак с Марией? Кучу детей и
постоянную нужду. Он, пан Стась, своевременно разгадал ловушку, подстроенную
жизнью, женился на Зосе и не просчитался: после смерти отца она унаследовала
лавочку. Правда, товарооборот маловат, выручка такая мизерная, что еле на
жизнь хватает, и ему приходится еще подрабатывать механиком, но и это уже не
нищета!
Когда Виктор отказался пить самогон, пан Стась окончательно уверовал в
правильность своих догадок и проникся к Виктору таким почтением, что даже
уступил ему свое место на верхней копке: может, этот паныч, встретившись с
отцом, помянет добрым словом не только капитана катера?
Не знал Виктор хода мыслей механика, но лежать на верхней койке было
приятнее (иллюминатор рядом, и меньше чувствуется запах гнили, который
рвется из-под слани). Поблагодарив, он устроился здесь. Увидев утром эти
изменения, капитан Защепа усмехнулся, а сказал самые обыденные слова:
- Сейчас отчаливаем.
Четвертый член экипажа - пан рулевой, как его звали капитан и механик.
За три дня, которые Виктор провел на катере, рулевой не сказал ни слова,
никого и ни о чем не попросил, но так выразительно смотрел на человека, что
тот, выругавшись или сплюнув, совал окурок или недоеденную горбушку в
скрюченные ревматизмом пальцы рулевого. А стоило на берегу появиться полицаю
или немецкому солдату, как рулевой, хотя тот и не мог его видеть сквозь
стенки рубки, срывал с седой головы картуз и сжимался, словно ожидал
хлесткого и болезненного удара.
- Сломанный человек, - сказал как-то капитан, показав Виктору глазами
на рулевого. - Сын его против Пилсудского бился, ну, паны на отце и
отыгрались.
Больше капитан не прибавил ни слова, но Виктор сам дорисовал картину
бесконечных пыток и унижений, которые сломали человека, так безжалостно
исковеркали его душу, что в ней ничего человеческого не осталось.
Три дня плавания прошли сравнительно спокойно: немцы проскочили мимо
глухих прибрежных деревень, война как бы только на мгновение коснулась их,
ну и жили деревни по давно установленному порядку, постоянно ожидая, что
вот-вот явится кто-то и уничтожит или утвердит все привычное. Поэтому и не
было слышно девичьих песен по вечерам, поэтому мужики и парубки, когда катер
притыкался к берегу около их деревни, жадно впитывали все, что касалось
жизни там, "под германом".
Капитан почти ничего не рассказывал, если рядом вертелся механик. Но
стоило тому уйти, чтобы начать или завершить мелкую торговую сделку, как
Защепа, словно между прочим, говорил о том, что немцы и берут все, что
приглянется, и щедры на пули, плети и виселицы.
- Сами понимаете, новый порядок так просто не установишь, - неизменно
так заканчивал он свой рассказ.