"Александр Сегень. Общество сознания Ч" - читать интересную книгу автора

бросалось в глаза изобилие книг и нехватка мебели. В углу, огражденная от
остального пространства комнаты шкафом, стояла полуторная супружеская
кровать, застеленная зелеными тиграми. Над кроватью висела большая
фотография царской семьи, охраняемая слева и справа акварельными портретами,
в которых нетрудно было узнать Иоанна Кронштадтского и Серафима Саровского.
Иные портреты, в основном карточки, прислонившиеся к книжным корешкам в
шкафах и полках, являли собой Скобелева, Ермолова, всех трех Александров,
Вагнера, Чайковского, Кутузова, Суворова, Жукова, Достоевского, Николая и
Льва Гумилевых, Лосева. Нет, здесь Белокурова не должны были убить. Он
расслабился и готов был еще чего-нибудь выпить, да покрепче. И потом
покурить. Василий пояснял:
- Это только я называю ее Ладой. А все зовут Эллой. На самом деле она у
нас - Эллада.
- Во как! - крякнул Белокуров весело, глядя на то, как на стол
приземляется игручая бутылка "Смирновской новой". Рука, поставившая бутылку
и теперь расставляющая тарелки с закусками, была та самая, которую он сжимал
в машине, тонкая, красивая, но теперь изящество этой руки не имело того
особенного значения, как когда он прикладывал прохладные пальцы с длинными
ногтями к своим губам. Теперь можно было просто любоваться этими пальцами,
без сердечного стука.
- Да, я Эллада, - звучал милый голос, - но не древняя. Мой отец -
специалист по греческой культуре, ученик, между прочим, Алексея Федоровича и
Азы Алибековны.
- Кстати, на них уже начался наезд прогрессивной мировой
общественности, - заметил Белокуров. - В одной демократической газете
пропечатано, что ноги русского фашизма растут из туловища лосевских книг. То
ли еще будет в двадцать первом веке, господа! Вот такие карточки и картинки,
как у вас, держать в доме будет воспрещено. Зачем нужны Вагнер и Чайковский,
если есть универсальный Шнитке?
- Антисемитские вещи говорите, профессор, - произнес Василий голосом
доктора Борменталя, наливая Белокурову водку.
- Никакого антисемитизма! - подыграл Василию Белокуров, изображая
интонацию Преображенского. - Кстати, вот еще слово, которое я совершенно не
выношу. Абсолютно неизвестно, что под ним скрывается. Никакого антисемитизма
в моих словах нет. Есть здравый смысл и жизненная опытность. Думаете, я не
люблю евреев или американцев? Я всех люблю, как люблю все цвета радуги, ибо
их создал Бог. Но когда меня настойчиво начинают подозревать в том, что я, к
примеру, ненавижу фиолетовый или сизый цвет, я начинаю тайно нервничать и
поначалу доказывать свою любовь к сизому и фиолетовому. Потом, само собой,
эти цвета и впрямь начинают меня раздражать, особенно если меня то тут, то
там дергают: "А почему у вас галстук не сизый? Вы что, антисизит? А почему у
вас носовой платок не фиолетовый? Вы что, фиолетофоб?.." Кстати, а почему
вы, Василий, себе не наливаете водки, а только мне и Элладе? Вы что,
водконенавистник?
- Нет, - засмеялся Василий застенчиво, - я, грешным делом, люблю ее, но
даже ради такого гостя не могу нарушить... Готовлюсь к исповеди и причастию.
Тут Белокурову сделалось стыдно. Ведь он-то здесь выступал в роли
властителя дум, причем дум русских и православных.
- М-да, - засопел он. - А я вот в этом году опостоволосился. Только в
первую неделю постился, а потом вдруг не смог. Одолело меня всемирное