"Татьяна Щепкина-Куперник. Поздние воспоминания " - читать интересную книгу автора

встречала Савину, но, отдавая должное "кружевной игре", не мирилась с тем
холодком и иронией, которые всегда чувствовались в Савиной.

Ермолова не любила играть в Петербурге, а Савина неохотно ездила в
Москву.

Молодежь должна увлекаться, иначе она не была бы молодежью. И в Москве
ей было чем увлекаться. Молодежь после "Овечьего источника" выпрягала
лошадей из театральной кареты и везла Ермолову домой на себе. Те, кто был на
этом спектакле, не забыли его всю жизнь.

Рядом с Ермоловой, естественно, сгруппировалась плеяда артистов,
горевших той же романтикой, - Ленский, Горев, Южин. Это дало театру
возможность подняться очень высоко и много лет быть властителем дум
молодежи, да и вообще Москвы. Каждое первое представление с участием
Ермоловой являлось в Москве событием, на этих премьерах бывала вся передовая
Москва - профессура, литераторы, общественные деятели. В общем, публика была
скромная. Только в ложах бенуара и бельэтажа можно было видеть роскошные
туалеты: там бывало именитое московское купечество - Хлудовы, Морозовы,
Рябушинские, бравшие себе обыкновенно жен "за красоту" - статных, пышных,
румяных... Военных очень мало. Почти никого во фраке или в смокинге, но,
например, некоторые старые профессора - в мягких рубашках, без крахмального
воротника; их бы не впустили в зал в Петербурге, а тут, если бы известнейший
критик и литератор С.А. Юрьев или редактор "Русских ведомостей" М.А.Саблин
явились в театр во фраке, то со старым капельдинером, звавшим их по
имени-отчеству, мог бы случиться удар.

Особенно чувствовалось в театре присутствие молодежи, ее нескончаемые
овации, ее восторженные лица. И судьбу пьесы или актера решали профессора,
интеллигенция и молодежь. Тогдашней передовой публике не нужны были
"революционные пьесы", чтобы почувствовать призыв к борьбе. Революционных в
прямом смысле пьес и не было - их не пропускала цензура. Но в литературе
тогда существовал так называемый "эзопов язык" - язык Щедрина, язык метафор,
умолчаний, который изощренный читатель научился отлично понимать, подставляя
настоящее значение под маскировку авторских слов. То же было и на сцене.
Каждый намек, каждая аналогия, каждая звучащая невинно фраза, в которой
заключалась хоть доля критики на современный режим, подхватывалась страстно,
проникновенно. И публика выражала свое сочувствие, бурлила, кипела, а
молодежь часто расходилась из театра, к ужасу городовых, с пением
революционных песен.

Вообще в Москве театр был делом общественным. Даже театр Корша,
считавшийся театром для развлечения, и тот отдавал дань общей тенденции: там
по праздникам и воскресным дням устраивались утренники из классических пьес,
со льготными билетами для студенчества, и юношество могло за гроши видеть
прекрасные постановки классиков - Островского, Гоголя.

Молодежь любила театр, она получала от него здоровую пищу.

В Петербурге было совсем иначе.