"Татьяна Щепкина-Куперник. Дни моей жизни " - читать интересную книгу автора

К моим маленьким сестричкам, у которых только что умерла мать, я сразу
почувствовала страстную жалость и любовь. Одна из них была беленькая,
толстенькая, ленивая двухлетняя крошка, а другая - худенькая, черненькая, с
огромными синими глазами - еще на руках у горбатой няни Эммы. Я была с ними
очень нежна, и они с детским инстинктом отвечали мне тем же. Верно, это и
заставило отца, привезя меня домой, уговорить маму попробовать наладить
разбитые жизни, переехать к нему в Киев и стать матерью этим сироткам. Мама
решилась на это, и вскоре мы все - мама, Аля, няня и я - переехали в Киев, в
большую папину квартиру, так непохожую на нашу.

Пошли самые трудные годы моей детской жизни.

Мама с ее добротой готова была стать настоящей матерью бедным крошкам.
Но разбитое никак не могло склеиться. Характер отца не дал ему осуществить
благих намерений. Он быстро опять увлекся какой-то артисткой, стал пропадать
из дома; мамино существование было неприглядно, самолюбие ее страдало, даже
ее солнечная натура не выдерживала. Я часто видела ее заплаканной, часто
скрывалась в свою комнату, заслыша сердитые ноты в голосе отца и ее
повышенный голос. В доме у нас было нехорошо и неуютно. Аля жалась к маме,
маленькие девочки льнули ко мне. Отец, видя, что мама страстно любит Алю,
подчеркивал холодность к ней и ласковость ко мне. Я чувствовала, что эта
ласковость не столько относится ко мне, сколько проявляется в пику маме, - и
не радовалась ей. А мама все больше сердилась на меня, точно я была виновата
в папином обращении. Я уходила в себя, становилась не по летам замкнута и
угрюма: оттаивала только тогда, когда детишки ко мне ластились, особенно
маленькая Ася, из жалкого заморышка ставшая очаровательным кудрявым
ребенком. Зиму и лето прожили мы так, потом настала для меня самая страшная
минута: мама решила окончательно уехать в Москву, но при этом я с ужасом
узнала, что меня она оставляет у отца.

Я понимаю теперь, что мать моя со своей точки зрения поступала
благоразумно: она знала, что отец все же любит меня, не обидит, даст мне
хорошее образование... Но тогда-то мне до этих резонов мало было дела. Я
продолжала любить маму страстно, не смея ей высказывать своей любви, так как
видела, что она все больше от меня отходит. И для меня мысль расстаться с
ней была ужасна, а еще ужаснее то, что я понимала, знала: что с Алей она не
рассталась бы ни за что в мире, ни из-за чего на свете, а со мной - могла.
Сначала я плакала и умоляла не оставлять меня в Киеве, взять с собой, потом,
как всегда, примирилась с неизбежным. И только надолго окаменело мое
сердчишко. Я себе сказала: "Меня никто не любит, и я не буду любить никого".

И правда: я думаю, редко двенадцатилетний ребенок был так одинок,
холоден и нелюбящ, как я. Но в глубине где-то все во мне рвалось к любви.
Мне она была нужна, как голодному хлеб, и я какие-то жалкие кусочки ее
урывала, как могла: в страстных поцелуях, которыми осыпала крошку Асю,
укладывая ее спать, в ласковой воркотне 70-летней кухарки Татьянушки,
которая в 5 часов утра водила меня с собой на базар и приучала ставить
хлебы. Выходило так, что по большей части те, кто бы должен был любить
меня, - не любили, а какие-то случайные крохи выпадали мне на долю, и я