"Татьяна Щепкина-Куперник. Дни моей жизни " - читать интересную книгу автора

уже после смерти отца, - этот бедный Саша, не любивший и не понимавший
поэзии, застрелился из-за несчастной любви...) Но в те времена Саша был не
таким сыном, о каком мечтал Александр Иванович. Отец вздыхал, видя, что Саше
скучно с ним... как-то смущенно гладил меня по голове и говорил: "Ну,
слушай, умница моя... ты ведь у меня умница..." И опять уводил меня за собой
куда-нибудь в далекие страны или читал мне красивые стихи. Он своеобразно
занимался со мной по-французски: нам заменял учебники какой-нибудь поэт. И
первым я получала от французского языка самое красивое, что в нем было.

Когда меня увезли из Петербурга - девочкой лет двенадцати - в Москву, а
потом в Киев, - мне долго не хватало вечеров с Александром Ивановичем. Мне
было уже лет 16, когда Александр Иванович, будучи по делу где-то недалеко от
Киева, запросил телеграммой, найдет ли он меня в это время в Киеве, и
приехал - специально повидаться со мной. Провел он у нас сутки - и за эти
сутки мне показалось, что не проходило четырех лет разлуки, что мы с ним
никогда не расставались. Он был тот же и так же не скупился расточать
сокровища своего ума перед подростком, как раньше перед ребенком. Этим он
опять завоевал мою душу.

Вскоре после этого он уехал за границу, взяв с меня обещание писать
ему. С этого времени у нас установилась правильная переписка, прекратившаяся
только тогда, когда я переехала в Москву (где к тому времени поселился и он,
покинув Петербург), не без его влияния отказавшись от раннего замужества,
предстоявшего мне.

В Москве на "Ruelle Nicolsky", как он шутливо звал свою улицу, у него
был свой дом, небольшой особняк. Я поселилась недалеко от него, на углу его
переулка и Гагаринского пер. - в "Сен-Жерменском предместье" Москвы, в то
время полном садов и тихих старинных особняков (вместо которых теперь
возвышаются пятиэтажные дома большей частью). В этом доме у него были
собраны его великолепная библиотека, и все его коллекции. Кроме коллекций
старинных вещей, о которых я упоминала, у него были драгоценные коллекции
всевозможных газетных вырезок, иллюстраций, объявлений...

Он собирал всевозможные автографы, портреты и т.п. и говорил:
"Подумайте: ведь не успеет пройти ста лет, как мы с вами и все, что нас
окружает, - все это сделается интересным, все будет достоянием музеев и
коллекций. Еще сто лет - и наши кухонные книжки попадут в библиотеки, в
отдел рукописей. Весь вздор, какой мы пишем, будет иметь историческое
значение, каждая строчка пустого письма через несколько веков приобретет
значение свидетельства, чуть не памятника. И не воображайте, пожалуйста, что
такая честь подобает только гениям! Гении - те сами по себе. О тех и
говорить нечего. Многие из вас, наверно, услышат из детских уст вопрос:
"Неужели ты, дедушка, жил при Льве Толстом? И видел его? Какой же он был,
расскажи"... Но я говорю не о гениях, а о толпе. История пишется умами
высшими - а делается всеми... И все нужно сохранять: драгоценны все
смиренные предметы, окружающие нас в будничной жизни. Под Сухаревой и в пыли
старьевщиков таятся бытовые памятники нашего недавнего прошлого: не
презирайте их. Сейчас они стоят грош - а через сто лет им цены не будет".