"Александр Щелоков. Хрен с бугра (Симфоническая поэма)" - читать интересную книгу автора

Увы, журналистика убила во мне романтику, охладила священный трепет
перед утомленным солнцем, чьи озорные лучи в час заката красят маковки
церквей, уцелевших за годы советской власти.
Сколько раз за время редакторской работы приходилось безжалостно
вычеркивать из заметок о передовиках индустрии и колхозного урожая словесный
сахарин, отнесенный авторами к дарам природы. Было в те времена немало
любителей, которые до того, как возьмут быка за рога, испишут страницы
две-три красотами, вроде "Земля просыпалась и стыла в молчании
предрассветных сумерек, когда ударник коммунистического труда Марк Колупай
сел за рычаги могучего железного друга. Сегодня он в очередной раз
вознамерился внести достойный вклад в освоение первой весенней борозды".
Я понимаю, для поэта солнце - предмет вдохновения. Но для тех, кто
занят делами земными, кому некогда поднять голову вверх, чтобы встретить
восход и проводить взглядом светило в час заката, солнце просто работает
вместе с людьми: от него свет, тепло, урожай, засуха, без него - темень,
слякоть, ранние заморозки...
И вот когда мы собрались у Коржова в кабинете, я подошел к окну и
увидел солнце. Оно клонилось к горизонту. Но меня больше интересовала хорошо
освещенная картина городских задов, которая в полной мере раскрывала
сложнейшие нюансы нашего отношения к материальным ценностям.
За почерневшим от дождей забором завода "Коммунальник" громоздились
забытые на годы хозяевами ящики с надписями "Мейд ин Европа", "Не
кантовать!", "Осторожно. Боится сырости".
Там и сям среди бурьяна валялись катушки с кабелем, бочки, контейнеры.
Еще дальше виднелась погрузочная площадка, ряды товарных вагонов вдоль нее.
Не кантуемые, боящиеся сырости грузы прибывали и прибывали. Многие для того,
чтобы получить постоянную прописку на площадке. Дорогие, никому здесь не
нужные... В стремительном темпе мы перегоняли Европу и Америку по бесхозно
брошенным ценностям.
- Рассаживайтесь, - предложил Коржов, оторвав меня от картины родной
безалаберности.
Заскрипели, задвигались стулья. Все охотно принимали самое привычное
для руководящих советских работников положение - сидячее.
- Начнем, - предложил Коржов. - Программа обширная. Времени мало.
Значит, придется поработать плотно. Сперва отделим от всего биографического
материала пять главных заслуг товарища Хрящева...
- Почему не три или не шесть? - спросил я. - Откуда такое требование -
именно пять?
Коржов поморщился, посмотрел на меня, будто говоря: "Таких пустяков
понять не можешь". Но ответил обстоятельно.
- Объясняю, товарищи. Алексею Георгиевичу придется публично обращаться
к Никифору Сергеевичу товарищу Хрящеву ровно пять раз. Я имею в виду
обращения при большом стечении народа. Первый такой случай произойдет на
вокзале. Второй - на городском митинге. Затем, на торжественном приеме для
узкого круга руководителей области и передовиков производства. Потом в
колхозе на проводах. Потом еще одно важное мероприятие, но о нем позже.
Короче, хочешь не хочешь, а пять раз придется говорить о заслугах нашего
Гостя. Чтобы не повторяться, не вызвать раздражения, не создавать, наконец,
впечатления неподготовленности, надо заранее решить, где, когда и о чем
говорить.