"Иван Щеголихин. Не жалею, не зову, не плачу... (Роман)" - читать интересную книгу автора

4

Хожу кислый, Волга пристал, в чём дело. Да ни в чём, просто вспомнил
нечаянно место своего нахождения, чему тут радоваться? Вместо того, чтобы
утешить, Волга начал меня нести по кочкам - надо ещё посмотреть, кому легче,
нам тут в лагере или вольняшкам за проволокой. Ты думаешь, тебе бы там лучше
сейчас жилось? Здесь тебя уважают, а в Алма-Ате тебя бы нацмены за шестёрку
держали. Есть воровское правило - не киснуть. В любых условиях. Посмотри,
хоть где, в тюряге, в любом кандее всегда вора узнаешь по настроению, он
весёлый. Первый босяцкий закон - не жевать сопли, не строить из себя
верёвку, поставленную на попа, это удел фраеров и интеллигентов. Есть три
заповеди в лагере: не верь, не бойся и не проси. Повтори, что я тебе сказал.
Волга три класса кончил, а я четыре курса, и он меня учит. И ведь прав.
Ладно, не буду киснуть, обещаю. Но рассказать про вскрытие надо, пусть Волга
рассудит, хотя он и младше меня на три года, между прочим. Я говорил горячо
и с обидой, но Волга со мной не согласился: охолонь, не гони коней, Евгений
Павлович, ты не прав. Ты обязан был скрыть ошибку хирурга. Твоя честность в
данном случае зола, пыль и даже хуже. Споры в лагере решаются просто - держи
мазу против Кума, не ошибёшься. Хирург тебя погнал из помощников и правильно
сделал. А сам бы ты как действовал, если бы тебе собрат в карман нахезал?
Сидишь ты без году неделя и пытаешься учить уму-разуму старого каторжника,
он уже второй червонец разменял. Я оправдывался - меня учили врачевать, а не
врать. Если бы все люди лгали, химичили, изворачивались, то не было бы у нас
правды, мужества и отваги. Не убедите меня никаким сроком. Лагерь не самое
страшное, потерять совесть и честь страшнее. Волгу мой наскок задел, он
презрительно оскалился и зло сказал: тебе, фраеру, ещё рога не ломали, а
жаль, неучёный ты, начнут ломать, вместе с башкой повредят, учти. Заруби
себе на носу: если перед тобой мусор, да ещё ксиву пишет, ты обязан темнить,
врать, хамить и любой ценой выгораживать зека. Иначе тебе рано или поздно
жизнь укоротят. Пульников тебе сделал авторитет, ты сам говорил, по гроб
жизни ему обязан, и тут же мотаешь ему срок. Волга для убедительности руками
перед собой разводил, и от того, что на глазах у него повязка белая, он
выглядел как сама Фемида, выносящая приговор. "Ты должен заказать бутылку и
пойти к Филиппу с извинением".
На том расстались, но через пару дней Волга спросил, помирился ли я с
Филиппом. Народный контроль. Нет, сказал я, это против моих убеждений. Он от
души рассмеялся: ну ты карась, притом жареный. Но почему карась, а не
что-нибудь другое? Потому что жила-была такая мудрая рыба вроде тебя,
увидела, как щука пескаря съела и кричит: это по-о-дло, это неблагоро-о-дно.
Щука от удивления свою пасть раскрыла, и сама не заметила, как карася
схавала. Так вот и тебя Кум проглотит. Волга мне популярно изложил сказку
Щедрина, мне стало обидно, потому что и впрямь похоже: "Карась рыба смирная
и к идеализму склонная: недаром его монахи любят".
"Нет, Евгений Павлович, так дело не пойдёт, ты не в институте
благородных девиц. Сам себе сук пилишь, на котором сидишь - приподняв лицо,
как все слепые, он втолковывал мне терпеливо, и я удивлялся его старанию,
вместо матерков он подбирал нужные слова: - Вот уйдёт Филипп через неделю,
кто за него главным хирургом будет? Кроме тебя некому, а ты целку из себя