"Натан Борисович Щаранский. Не убоюсь зла" - читать интересную книгу автора

заранее. А чем больше говоришь, тем для них удобнее. Аргументы твои они
будут отвергать, факты в твою защиту - игнорировать, а какуюнибудь
полезную для обвинения фразу или хотя бы слово из твоей речи они обязательно
выдернут. Так перед кем же? Перед историей?..
Слова эти, мысленно произнесенные мной с иронией, в попытке посмеяться
над пафосом роли, которую отвел мне КГБ в задуманном им спектакле, и
освободиться от гнетущего трагизма происходящего, в действительности лишь
выдали то, что подспудно давило на меня все эти дни, видимо, не меньше, чем
страх: осознание своей ответственности. И чем глубже я анализировал
ситуацию, тем острее это ощущал.
Сразу же после появления статьи в "Известиях" мы заявили, что
существует реальная угроза новых антиеврейских процессов, аналогичных
пресловутому делу врачей"отравителей" в пятьдесят втором году. Но то была
первая, эмоциональная реакция. Угроза осуществилась: мне предъявлено
обвинение в измене Родине. И если вчера я знакомился с ним, мало что
соображая от усталости, сегодня, глядя на подпись Андропова, я понимал:
наши худшие опасения сбылись. Теперь я уже не чувствовал себя "споуксменом"
одной лишь небольшой группы людей, называвших себя активистами алии. КГБ
избрал меня для новой роли: отвечать на обвинения, касающиеся всех евреев
СССР. Подхожу я к ней или нет - было уже не важно: режиссер сделал свой
выбор.
Итак, я буду говорить о смысле, целях и характере нашей деятельности,
отказавшись при этом сообщать им конкретную информацию: кто и при каких
обстоятельствах писал то или иное заявление, кто и как собирал подписи, кто
передавал материалы корреспондентам. Ну, а если они положат передо мной один
из посланных, скажем, Шерборну пакетов - несколько из них, в том числе и
самый последний, не дошли, и я поначалу подозревал, а теперь был уверен,
что они перехвачены КГБ, - и спросят: "Ваш пакет?" Предположим, я откажусь
отвечать. Они достанут из него заявления, списки отказников и тому
подобное: "Ваши документы?" Я и тут промолчу. Что ж, разве это не аргумент
в пользу того, что наша деятельность была тайной? Ну, а если я отвечу: да,
это пересылал я, - а они прекрасно знают, у кого этот пакет изъят, - не
помогу ли я им тем самым топить других людей? Компрометировать помогавших
мне иностранцев? Или, к примеру, вытащат они из такого пакета какуюнибудь
явную фальшивку - скажем, сообщение о некоем военном объекте. Как
доказать, что ее не могло быть там, не ответив при этом на вопрос о том, мне
ли принадлежит пакет?
...Долго сидел я за столом, изобретая возможные ситуации и все более
запутывая самого себя; страх, что меня могут в любую минуту вызвать на
допрос, к которому я не готов, возник вновь. Я нервничал, пытался собраться
с мыслями, но мне это не удавалось. Гнетущее сознание свалившейся на меня
ответственности, усталость и страх мешали сосредоточиться.
Я посмотрел на шахматы. Для меня это была не только игра. Пять лет
назад я защищал в институте диплом на тему "Анализ и моделирование
конфликтных ситуаций на примере шахматного эндшпиля". "Создана первая в
мире шахматная программа, разыгрывающая эндшпиль", - так, явно выдавая
желаемое за действительное, писала в своем заключении о моей работе
экзаменационная комиссия.
Важным элементом этой программы был составленный по иерархическому
принципу перечень целей, которые ставит перед собой шахматист, и условий их