"Роман Савов. Опыт интеллектуальной любви " - читать интересную книгу автора

мне так показалось? Она спокойно ждала, что я буду делать дальше. Сколько
раз она ждала, что же дальше, находясь вдвоем с мужчиной?
Я ударил ее еще. Но вдруг мне стало стыдно. Было противно ощущать
мягкость ее кожи при ударе. Омерзительное ощущение...
Мы бились в экстазе на паласе, обдирая кожу: я на коленях, она - на
спине и локтях. Ей хотелось причинять мне боль, вонзаясь в спину, раздирая
кожу ногтями, делая это со звериной жестокостью. Эндорфины подавляют боль.
Организм балансирует между удовольствием и знанием, которое получает
благодаря боли. Она больше не будет моей, почему бы не взять от нее
напоследок все?
Люди обречены на непонимание. На сто лет одиночества. Но они и не хотят
понимать. Человеку хочется борьбы, чувства превосходства. Никакого
равенства, иначе потеряется собственная самость. Ей хотелось понимания,
одобрения, но кто мог одобрить ее? Я? Я мог простить, но одобрить? Для этого
нужно быть Богом. А человек становится им, только достигнув слияния эмоций и
интеллекта. Правда, когда это произойдет, человек утратит собственную
самость и все, что волновало его прежде, уйдет. Настя хотела невозможного,
поэтому и лгала. У нее не было другого выбора. Раньше я думал, что ею
руководит принцип удовольствия. Адаптация к соцзапретам осуществляется у
человека при помощи лжи - теория Фрейда. Сублимации у Насти нет, т. к. нет
социализации, то есть она не знает, как сублимировать энергию. Эрзац ее
социализации - это умение быть самкой, которой мужчины довольны (и женщины,
возможно). Ее социальное начало является началом биологическим. У нее один
выход - деторождение. Не исключено, что и это не выход, тогда она обречена
на вечную ложь. Детская форма адаптации закрепилась, потому что родители не
придавали значения лжи как способу приспособления, поэтому я никогда не мог
понять ее мать. Она казалась великолепной женщиной, но как она умудрилась
быть такой плохой матерью? Хотя, положа руку на сердце, много ли можно найти
хороших матерей? Тех выродков, которых сейчас столько, которых так
ненавидишь, тоже воспитывали матери, и они, вероятно, тоже хорошие женщины.
Я постоянно вынуждал Настю искать новые формы приспособления. Для ее
психики - это большая нагрузка. Социум для нее - враг, лишающий ее свободы и
удовольствия. Ложь - универсальный способ приспособления. Так думалось
вначале, и поэтому я видел в психоанализе панацею для бедной и любимой
Насти. Я верил, что еще чуть-чуть, и она изменится. Но одна мысль постоянно
глодала меня: что, если изменившаяся Настя будет мне не нужна? Ведь в основе
наших отношений лежал эксперимент. Воспитательный. Этический.
Интеллектуальный.
Уже прошел тот день, когда я второй раз не пошел смотреть снег. Он
лежал пушистым сверкающим ковром, делая мысли яснее, воздух тверже, а
поступки решительнее.
На встречу я купил розу, белую, как снег. Я нес ее в руке, чувствуя,
как порывы ледяного ветра убивают ее, думая о том, что всегда нелепо дарить
цветы в начале вечера, потому что приходится носить их повсюду.
Мы вошли во двор девятиэтажек, когда нас обуяла похоть. Мне хотелось
овладеть ею здесь же. Она, желая столь же сильно, предложила пойти в подъезд
к Ольге, которая работала вместе с ней в "Жени". Когда я развернул Настю
спиной, чтобы хоть как-то утолить страсть, дверь распахнулась на первом
этаже и полоса света ударила по нашим полураздетым телам. Женский голос
спросил, кто здесь, но мы притаились, пытаясь спрятаться от света, сдерживая