Слава Сергеев Прыжок

Сижу я как-то дома, смотрю в окно. Настроение - не очень. Зима на дворе, скучно. Вдруг смотрю: идет девушка. Хорошенькая такая, полненькая (я люблю полненьких), в рыжей шубке. Прошла через двор и скрылась. «Охо-хо,- думаю.- Охохонюшки…» Включил радио «Свобода», послушал новости. Стало еще грустнее. Подумал: «Позвонил бы кто, что ли…» Но в такие дни разве кто позвонит?.. Вот когда вам весело, когда вам хорошо - тут звонят все кому не лень. А в минуты печали и одиночества - никто и никогда.

«Надо,- думаю,- в магазин выйти, все какое-то общество…» Собрался, пошел. Иду по двору, и вдруг она - в шубке которая. Ну, тут уж я отогнал меланхолию, подошел, познакомился. Здравствуйте, мол, наблюдал вас из окна. Произвели большое впечатление.

И, знаете, удивительно, она не прогнала меня. Наоборот, мы долго стояли и разговаривали, она даже, как мне показалось, обрадовалась тому, что я подошел. Все-таки сколько одиноких людей в декабре да еще в такую погоду.

Она оказалась техником из нашего ДЭЗа, и я был приятно удивлен доступностью человека столь таинственной для меня профессии… ДЭЗ - это ведь что-то заоблачное, это начальство, туда звонят, когда сломается замок или течет кран, и обещают деньги, и просят, просят… Чтобы удостовериться в своей так неожиданно возникшей причастности к этим высоким сферам, я даже пошел с ней проверять лифты в доме пять, что напротив нашей булочной, и даже посветил ей фонариком на каком-то захламленном чердаке, где по поступившей в ДЭЗ информации поселились бомжи. И в который раз я подивился тогда, как сдала, как обветшала власть,- где же грозный всего несколько лет назад участковый, на бомжей ходит двадцатипятилетняя девушка в шубке…

Но я отвлекся.

Итак, мы познакомились, и я почти сразу понял: зеленый свет, потому что недавно, сказала она, ее оставил муж - ради подруги, представляете, какая сука, она сама же их и познакомила - ну, вы представляете?! - и теперь они с маленьким сыном живут у мамы в Кузьминках, а мама, как назло, тоже недавно вышла замуж (то есть, что она говорит, это хорошо, конечно), и вот они, значит, вчетвером, друг у друга на головах, она, сын, мама и мамин муж, который, как бывший моряк, ходит дома исключительно в тельняшках, живут в небольшой маминой квартире в Кузьминках…

- Далеко,- сказал я, не подозревая, как это действительно далеко…

И вот, продолжала она, почти не слушая меня, мама устроила ее к знакомой, в этот ДЭЗ на Кутузовском, в расчете на служебную жилплощадь и бесплатный детский сад-пятидневку для сына (мама-то тоже работает), и каждый день она ездит сюда из Кузьминок к девяти утра, и надо будет ездить еще неизвестно сколько, чтобы получить эту проклятую служебную жилплощадь.

А я, видите ли, пока не женат. И живу в настоящее время один…

В общем, встретились два одиночества.

На следующий день она зашла ко мне.

Ну что, посидели мы, выпили чаю. И, вы знаете, почему-то я не полез к ней. Не знаю даже почему. Воздержался. Погода, что ли, была такая - тяжелая. Декабрь все же… Или испугался ее жилищных проблем? Не знаю.

На следующий день она пришла опять. Видимо, думает: «Что такое?!» А я опять то же самое - сидим, пьем чай. На третий день она сама сказала, что я не привлекаю ее сексуально и что мы будем друзьями. И стала приходить почти каждый день. У них в ДЭЗе в час был обед, а я в это время как раз вставал - я же человек свободной профессии. И она приходила, мы пили утренний чай, разговаривали, потом она уходила. Пару раз я дружески приобнял ее. И все. Так прошло, кажется, дней десять.

Я даже привык. Дневная красавица…

Но через десять дней я подумал, что ежедневные свидания - это слишком. Стало как-то, знаете, не о чем говорить. О муже она мне рассказала раз пятнадцать, о проблемах с квартирой тоже, в постель мы не ложимся - что с ней делать? У меня же, хоть немного, еще и какая-то личная жизнь есть, творческие планы… Но как скажешь об этом травмированной супругом женщине?

Тяжело. Трудно. Даже жестоко в каком-то смысле. И я решил оставить как есть. Ну что я, Жан Поль Сартр, что ли, чтобы меня и побеспокоить уже было нельзя?..

Все продолжалось в том же духе еще неделю, но вот однажды утром мне позвонила моя тогдашняя любовь. Говорит: у нас заболел преподаватель, последней пары не будет, если хочешь, мы к тебе с подругой зайдем.

Конечно, хочу! Да еще с подругой!..

А сам еще сплю по своему обыкновению…

Договорились, что зайдут часа в два-полтретьего. Они в «Книжный мир» на бывшем Калининском собрались. Умные девочки…

Настроение у меня, несмотря на серость за окном, сразу улучшилось. И тут я вспоминаю: мама родная, а «красавица»-то моя, «друг»-то, как же, ведь сейчас зайдет!.. Ну ладно, думаю, она обычно все же звонит из своего ДЭЗа перед визитом, что там беспокоиться, скажу: не могу сегодня…

Пошел умываться, душ принимать. Телефон с собой взял: вдруг звонка не услышу…

А звонка все нет. Принял душ, кипячу чай, время полвторого. «Ну,- думаю,- как удачно, сегодня не зайдет. Аврал, наверное, в ДЭЗе… Трубу какую-нибудь прорвало». И только я это подумал, звонок в дверь. «Друг», весь запыхавшийся, радостный. «О,- говорит,- привет, я боялась тебя не застать. У нас собрание было, поэтому задержали… А ты что, собирался куда-то?»

И - непостижимость первая. Я сказал:

- Да нет…- И, стоя у двери, можно сказать, в пальто, говорю: - Да ты заходи. Я так, в магазин собрался. Потом схожу.

Почему и, главное, зачем я это сказал - не знаю. Само как-то высказалось… Это, вероятно, находится по ту сторону принципа добра, удовольствия и человеческого разумения…

Ладно, сидим, значит, пьем чай.

Я временами смотрю на часы - получается вроде бы ничего, расходятся. Только в магазин не успеваю сходить. «Ну,- думаю,- ничего, девочки придут, схожу». Даже разговариваем. Более того, на нервной почве я толкаю речь о… медитации.

- Надо оставить свое «я»,- вещаю я перед ошеломленным «другом»,- свои мысли, чувства и даже представления. Главное - представления,- делаю я упор (чем-то они мне особенно не полюбились),- и обратиться к глубинной сути, прислушаться к себе…

«Друг» очень удивлен.

- Что это с тобой? - говорит.- Ты какой-то разговорчивый сегодня. Еще расскажи про это.

- Ладно,- говорю,- собирайся, мне пора. Продолжение завтра.

«Друг» с усилием вернулся к суровой действительности. Начал собираться. Невыносимо медленно одевался. Потом застрял в ванной, перед зеркалом (у меня там единственное в квартире) шляпу примерял. Я привалился к стене, видимо, предощущая то, что должно было произойти.

И в этот момент в дверь позвонили…

Несмотря на предощущение, я аж подпрыгнул.

Раньше времени!..

«Друг» говорит: «Кто это?»

Если бы дело происходило на сцене, в этом месте можно было бы дать занавес. «В жизни» ничего не оставалось, кроме как лечь на пол, закрыть глаза и сделать вид, что я не я.

Но я избрал свой, третий путь.

- Это, - говорю, - студентки пришли, курсовые доделывать. Подрабатываю вот…

Опять непостижимость: зачем я так сказал?..

- Ну так и открой,- говорит «друг».

Тут я плету что-то невразумительное, и, пока плету, время идет. Как раз нужное для того, чтобы одеться. Как раз нужное для того, чтобы окончательно не поверить открывшему дверь, что он с румяной девушкой в небрежно накинутой на плечи шубке пил чай. Она, например, техник из ДЭЗа и зашла проверить краны…

Второй звонок.

Спектакль начался. Билетеры встали у входа. Дверь открывать нельзя.

Стоим в ванной. И тут «друг» начинает улыбаться. Понимающе… Или призывно-понимающе. И, что удивительно, я чувствую, как на дне моей души тоже начинает что-то шевелиться.

И я сказал «другу»:

- Ничего смешного!

Она говорит:

- И долго я буду так стоять? У меня перерыв кончается.

А должен вам сказать, что дом наш строили в начале 50-х пленные немцы. И они, видимо, чтоб отомстить (а может, так заказывали - первоначально дом планировался для каких-то советских чиновников чуть ли не из комендатуры Кремля), использовали строительный материал с поразительной звукопроницаемостью. То есть такой, что абсолютно все (или очень многое) слышно. При довольно толстых стенах. И я, стоя в ванной, слышу все, что происходит в подъезде. В том числе и звонкий голосок своей возлюбленной:

- Он, наверное, в магазин вышел. Сейчас придет, подождем.

Возникает вопрос: где подождем?

Совещаются.

Подруга предлагает: подождем на лестнице в подъезде, здесь теплее. Моя любовь не соглашается: пошли посмотрим его в магазине, может, поможем материально. (Умница моя, правильно…) Подруга же говорит: «Да ну. Ты же не знаешь, в каком он магазине…» (Вот ленивая тварь!..) После короткого совещания усаживаются на подоконнике на лестничной площадке. Закуривают. Тень моего спасения тает в воздухе.

А в тылу у меня тем временем нарастает тихий бунт. «Друг» говорит:

- Открой дверь, дурак, скажи, звонка не слышал. У нас же с тобой ничего нет - это видно сразу.

Я говорю:

- Это видно сразу, извини за рифму, опытному глазу… А тут чистые существа, студентки. Что они подумают? - И плету дальше: - Где будет мой авторитет? Потом я не подготовился к занятию… они же это… курсовой принесли.

Вот опять непостижимость: зачем я фантазировал перед «другом», ей-то зачем заливал?

Туман, сплошной туман… А «друг» реагирует адекватно - смотрит с сомнением и частично с надеждой: если я не открываю, значит?..

И вы знаете, это чудовищно, но именно тогда на дне моей души снова шевельнулась похоть. Вместе с ужасом. Во всяком случае, я отчетливо ее ощущаю… Как бурундучок или кто там - кузнечик?.. И, обессиленный этим многоцветием ощущений и желаний, я оседаю на край ванны. И на моем лице появляется слабая и странная улыбка.

Я бы назвал ее буддийской…

«Друг», наблюдая эту картину распада, как заголосит во весь голос:

- Ты как хочешь, а мне через пятнадцать минут максимум надо быть в ДЭЗе! Меня слесаря ждать будут!

А? Все-таки среди женщин никогда не ищите себе друзей. Это противоестественно, по определению… Вас обязательно предадут - и в самый не подходящий для этого момент.

Я говорю:

- Тише ты, не ори. Пошли чаю еще попьем. Только свет включать не будем…- На улице тем временем начинает темнеть - в декабре же самый короткий день.- Ты позвони на работу, скажи, что задерживаешься.

«Друг» говорит:

- Где я задерживаюсь, девки знают, что я к тебе пошла. Скажут - совсем обнаглела.

- Так…- говорю я.- Мы же…

- Да они не верят,- отвечает «друг».

- Ну ладно,- говорю,- сейчас студентки уйдут. Увидят, что меня нет, и уйдут.

- Они весь вечер будут тут сидеть,- с отчаянием сказал «друг».- Они молодые, сил, наверное, много, спешить им некуда.

И, странно, высказавшись так, «друг» вдруг стих. Видимо, смирился. Я даже удивился - мне показалось слишком быстро… А сам прислушиваюсь. Слов с лестничной площадки уже не слышно, но голоса доносятся. Думаю: «Что теперь скажет моя любовь? Что за штуки я вытворяю? Почему не открыл дверь? И что теперь прикажете делать?»

«Друг» тем временем говорит:

- Ладно, давай я позвоню на работу. Меня же там слесаря ждут, жильцы, наверное, телефон оборвали. Ты что, не знаешь, какие сейчас люди? Волки. У них утром лифт встал, так они в обед уже горло готовы перегрызть. Там есть одна бабуля на шестом этаже, так она каждые десять минут звонит. Ей в магазин выйти надо - сахару купить.

Бабушкой она меня, конечно, сразила. Это был точно рассчитанный ход. Я же интеллигентный человек, при упоминании бабушек и детушек испытываю экзистенциальное чувство вины.

И тут тоже забормотал:

- Сейчас, сейчас…

«Друг» говорит:

- Ладно, пошли, я позвоню на работу.- И пытается выйти из ванной.

А я, уже ничего не соображая, как заяц, шарахаюсь от каждого куста: у меня же телефон спаренный, если на кухне набирать, в комнате будет звякать. Вдруг на лестнице именно в этот момент будут проходить мимо двери и услышат?..

- Стой! - говорю и преграждаю ей выход.- Нельзя звонить… У меня телефон громко звякает.

Тут у «друга» начинается приступ смеха. На этот раз иронического. Или сардонического. Или истерического. Если это не одно и то же.

- Слушай,- говорит она.- Это потрясающий случай в моей практике. Первый раз такое. Чтобы мужчина до меня пальцем не дотронулся, и вот так сидеть, как мышь, в ванной… Это какая-то болезнь.

Я говорю:

- Ты поступаешь, как настоящий товарищ.

И наконец-то меня тоже начинает разбирать смех. Отлегло немного…

Стоим смеемся. Позвонить нельзя, в ДЭЗе слесаря в экстазе, как птицы пойманные, бьются (эх, хотел бы я хоть одним глазком посмотреть на бьющихся в экстазе слесарей!), голоса на лестнице не умолкают, «друг» говорит:

- Слушай, ну, хорошо, с работы меня, считай, уже выгнали, восьмой подъезд в доме два полдня стоит на ушах, бабушка из сто шестьдесят пятой квартиры уже, наверное, в реанимации, но ты понимаешь, что мне до семи часов надо ребенка из садика забрать или мать предупредить, чтобы сходила? Дети-то из-за твоего слабоумия за что должны страдать?

Этим она меня добила. Дети, особенно чужие, я уже говорил,- это же вообще для меня святыня. Как Валаамский монастырь… «Все,- думаю,- прощай, личное счастье, иду сдаваться». И так грустно мне стало…

А на улице уже темно. Люди идут с работы, разговоры слышны… Течет так называемая нормальная жизнь. И тут меня вдруг осеняет: я же на первом этаже живу! Высоко, правда, метра три, бельэтаж называется, при обмене за первый этаж не считают, но главное - три метра, а не двенадцать.

Я говорю:

- Алла, есть выход.- И киваю на окно.

«Друг» говорит (после небольшой паузы, но, в общем, довольно будничным голосом, без излишней патетики):

- Ты что, с ума сошел? - Видимо, она была уже достаточно подготовлена всем предыдущим.- Я последний раз спортом занималась в школе.

Я (пытаясь сохранить бесстрастие). Здесь низко. Это единственный выход. Я тебе расскажу, как надо.

Она. Сам прыгай.

Я (обрадованно). Я уже прыгал.

Она. Заметно.

Долго я ее уговаривал и все же уговорил.

А у меня на окне книги стоят, я же старый книголюб, книги собираю. И скопил на окне (дом сталинский, подоконники большие) за несколько перестроечных лет довольно приличную библиотеку, которая в те неспокойные времена выполняла у меня, личности с наклонностями, мягко говоря, параноидальными, еще и роль баррикад, мешков с песком. И теперь все это надо снимать… Много… Думаю: если по закону подлости девочки именно в этот момент пойдут обратно мимо окон - все, выпрыгну сам. С изданным в Финляндии томиком Лермонтова в руках. Со стихами на бледных устах.

И с внутренним стоном: ..!

(О, как я одинок!..)

И так живо я представил себе все это, что, честное слово, прямо слезы навернулись. Все от книг, наверное,- там много хороших книг лежало. Снимаю и думаю: неправильно я живу, эх, неправильно! Книги вот почти совсем не читаю. С девочками какая-то ерунда. Какая грусть, конец аллеи с утра опять исчез в пыли… И, оборачиваясь к «другу», говорю:

- Послушай, душенька, что я тебе сейчас прочитаю, мой любимый поэт, это тебя развлечет…

Ответ я пропущу. В несколько ускоренном темпе продолжаю разгружать подоконник. Пошли собрания сочинений. Академический Тургенев. Пришвин. Домотканые переплясы. Чаадаев. Запад и Восток. Аксеновский «Ожог». Воспоминания крестьян-толстовцев. Целая жизнь разворачивалась предо мной. Интересно, что от общения с книгой, кроме общей меланхолии, во мне развился какой-то гуманизм по системе Махатмы Ганди, какая-то любовь и жалость ко всем живым существам. То есть сомнения меня стали мучить: как-то она спрыгнет? Высоковато все же, а дама, как говорится, в теле. Но делать нечего.

Стал открывать окно, а оно все замерзло, заело - в обычных, неэкстремальных условиях ни за что бы не открыл. А тут напрягся, и рама с грохотом поддалась… Меня обдало холодом. Я глубоко вздохнул, обернулся к «другу»: давай… Слегка подтолкнул ее в спину и стал подсаживать. А она тяжелая. И боится… Говорит: «Я не спрыгну». Я говорю: «Спрыгнешь, и еще как, тут невысоко, все же прыгали, и я прыгал, и ничего». Она говорит: «Что ты несешь, я не верю, что кто-то еще прыгал, ты, может быть, и прыгал, а других таких дур, как я, еще поискать надо».

А внизу народ ходит, время 17 часов по Москве. Время с работы уходить, время вечернего часа пик. И тут - вы только представьте себе - открывается окно на первом этаже, и в нем, стоя на подоконнике во весь рост, возникает баба в распахнутом пальто. А за ней суетится какой-то мужичонка. То есть вдруг какой-то экзистенциальный взрыв и открывающиеся бездны. Какой-то Кафка и роман «Процесс». Будь это не первый этаж и(или) будь это какая-нибудь благоустроенная Австрия, а не Россия - началась бы наверняка паника, крики «Не надо!..» и звонки в полицию.

А тут, слава Богу, смеются и проходят мимо. То есть не собираются вокруг, как я боялся. Кажется, понимают некоторую комическую интимность происходящего. То есть космизм, всеохватность, эмпатичность русской души налицо. Русский народ полетами не удивишь! Мне и самому становится смешно. «Друг» тоже нервно хихикает.

Я говорю:

- Что ты встала, садись на подоконник, не смеши людей, ты что, в бассейне на вышке, с положения стоя прыгать собралась? Садись на подоконник, ноги спускай, тут должна быть такая приступочка между плитами - немцы специально для тебя оставили, обопрись на нее ногами - все на полметра ниже с нее лететь.

«Друг» сел на подоконник, нашел приступочку ногой, я говорю: «Ну, давай!..» - подтолкнул ее в спину немного (я читал, что так делается у десантников)…

И она прыгнула… Как львица!

…Она летела, мне показалось, минут пять и шлепнулась на землю, как куль с песком, да еще к тому же на задницу. Зад-то у нее о-го-го, размера, наверное, 52-54, вот он и перевесил.

И сидит, на меня смотрит. Покатывается со смеху. Мимо еще какие-то две бабенки шли, довольно смазливые, кстати, так одна другой говорит: «Вот, Марин, смотри, как народ поступает, набирайся опыта». И обе: ха-ха-ха… И «друг» вместе с ними с новой силой залился.

Я говорю:

- Здесь не цирк, вставай, иди к своим слесарям, или ты так и будешь под окнами валяться?

Тут «друг» заявляет:

- А я не могу идти!

Я говорю:

- Ты что, надо мной издеваешься? Что значит «не можешь»?

- Я, кажется, ногу вывихнула, и все из-за тебя, дурака. Не могу встать.

Я говорю:

- Ничего-ничего, это все ощущения, ушиблась просто при падении, это бывает. Ты пока отползай, отползай потихоньку, не здесь же лежать, вон лавка стоит, через дорогу, видишь, ты на нее пока ориентируйся, а от нее до твоего ДЭЗа уже рукой подать. Народ же вокруг, вдруг кто из твоих пойдет - простись с надеждой выйти замуж в этом районе, что ты…

Сказал так и захлопнул окно, сволочь.

Захлопнул, нос к стеклу прилепил, посмотрел во все стороны: никто не видел? - вроде нет.

Задернул шторы.

Потом думаю: «Нет, неправильно, так ведь раньше не было». Отдернул назад. Стал книги на окно обратно водружать, потом плюнул, не заметят, думаю. Побегал по комнате немного, из угла в угол, и все же доложил, не надо лишних вопросов. Одного Фета оставил: решил перечитать. Глянул в окно: «друга» вроде нет - уполз… Как серебряные змеи. Ну, думаю, перекрестись, пронесло вроде бы… Пожалел Бог тебя, дурака… И, знаете, наступило у меня какое-то расслабление, релаксация, медитативное состояние. Судите сами: в квартире темно, я один, на улице вечер, в доме напротив зажигаются окна, какая ерунда могла приключиться - и вроде обошлось, а? Я подумал и поставил чайник… Посижу в темноте, думаю, попью чайку. Радио послушаю.

Благолепие…

Подкрадываюсь к двери и понимаю, что «друг» поторопился со своей аннигиляцией. Потому что душенька с подругой совещаются, уходить им или нет. Назвали меня сволочью. Казалось бы, вот и хорошо. Сволочь и сволочь, пусть уходят. Но тут - необъяснимо - стало меня подмывать им дверь открыть. Зачем? Не знаю. Не оправдался бы вовек, это ясно, но рука тянется к замку, и все тут. Борюсь с собой. Девочки тем временем начинают спускаться. Приостановились у двери, и моя любовь позвонила. Как я понимаю, просто проходя мимо, на всякий случай. И тут, внимание, читатель, вот вам Достоевский и Владимир Соловьев в одном лице: я потер глаза (типа спросонья) и… открыл дверь.

Каково?..

Сказать, что за этим последовала немая сцена,- значит, ничего не сказать. Моя любовь смотрела на меня с каким-то неизъяснимым выражением лица. Подруга отвела глаза. Я широко улыбнулся.

- Ой,- сказал я,- я что-то здесь вздремнул, сейчас сколько времени-то?..

Мы вошли. Подруги прошлись по комнатам. Мне показалось, что они с трудом удерживаются от того, чтобы не заглянуть под кровать. В комнате моя любовь сказала: «Холодновато у тебя что-то…» Я пробормотал об открытой с утра форточке. Пробормотал и замер: на пыльном окне, между рамами, отчетливо, как палеонтологический отпечаток босой ноги на полу пещеры с динозаврами, виднелись грязные следы женских сапог. Но их вроде не заметили за книгами. Надо было знать, где смотреть.

А может быть, они все-таки все поняли? Во всяком случае, душенька? Иначе как интерпретировать ее замечание насчет микроклимата? Сели пить чай. Я максимально предупредителен. Как официант, только не спрашиваю, «чего изволите». Даже бутылку достал. Что-то рассказываю. Смотрим книжки, попутно я узнаю, что какая-то девица в рыжей шубке заглядывала к ним на площадку. «Мы уже боялись, что нас погонят»,- сказала подруга.

(Ногу она вывихнула! Хотя вообще женщина из любопытства и на одной ноге может проскакать, например, от метро «Сокол» до аэропорта «Шереметьево». А потом сесть в самолет и улететь куда-нибудь подальше…)

И только я это подумал, раздается телефонный звонок.

«Друг».

Главное - не хотел же подходить…

Я говорю: «Алло?»

«Друг». Это ты? Я уже на работе.

Я. Хорошо.

«Друг». Ты что делаешь?

Я (индифферентно). Пью чай.

За столом возникает пауза. Я стараюсь сделать свой голос более естественным, но у меня плохо получается. «Друг» орет в трубку (а мне кажется, что на всю комнату): «Короче, не знаю, что теперь будет, я вывихнула ногу».

Я. Мда…

«Друг». Что ты там мычишь? Ушли твои дуры?

Я. Да… нет…

«Друг». Да или нет?!

Я. Ну я же говорю, гмм…

«Друг». Тогда вези меня домой.

Я. Я не могу.

«Друг». Что значит не можешь? А выкидывать женщину из окна ты можешь? Я что, теперь из-за тебя в ДЭЗе должна ночевать? Хочешь, я тебе начальницу дам, она тебе подтвердит, что я ходить не могу?

Я. Нет.

Пауза за столом усиливается, я делаю титаническое усилие разнообразить меню нашей беседы и спрашиваю у «друга» непринужденно:

- Ну, как дела?

«Друг» как заверещит на всю комнату:

- Ты что, издеваешься? Как дела?! Ногу я вывихнула! Из-за тебя! Я не девочка из окон сигать… Немедленно вези меня домой! - И бросила трубку.

Через минуту позвонила еще раз и сказала, что, если я не появлюсь через 15 минут, она придет сама.

- Теперь придется твоим студенткам из окна прыгать! - радостно пообещал «друг».

Надо было что-то делать. Растерянно улыбаясь девочкам, я пошел считать деньги. Прикинув расстояние от Кутузовского до Кузьминок, я понял, что поездка обойдется мне рублей в двадцать. По тем временам это были большие деньги. Я расстроился. Я не считаю, что я жмот, но отдавать 15 рублей ни за что ни про что было жалко. Главное, я плохо понимал, что происходит. Я чувствовал только, что этот безумный день далеко не закончен.

Я не помню уже, что наврал девочкам. Не помню также, как довез «друга» до Таганской. По-видимому, я решил сэкономить и то ли проехал часть пути на метро, то ли повез ее на такси на перекладных. В общем, следующий кадр - я и привалившийся к парапету «друг» ловим машину в устье Волгоградского проспекта. Наконец кто-то соглашается везти за семь рублей. Мы садимся. «Друг» путано объясняет адрес. Машина трогается. Минут через пять выясняется, что мы должны сначала заехать в травмпункт. «Друг» решил извлечь хоть какую-то пользу из сложившейся ситуации и намеревается сесть на пару дней на больничный. Глядя в окно, я понимаю, что вернусь домой не раньше девяти вечера. Обещание девочкам вернуться через час с Волгоградского проспекта, в виду завода АЗЛК, выглядит ничем не оправданным блефом. В виду завода АЗЛК вообще все обещания кажутся блефом.

К поликлинике, немного поплутав среди пятиэтажек, мы подъехали в начале восьмого. Поиски стоили мне еще полтора рубля. «Друг», посмотрев на мое измученное лицо, обещал принять участие.

- Да ладно…- сказал я.

В вестибюле было пусто. Моющая пол нянечка показала нам, как пройти в травмпункт.

Кафельные стены и запах внушали ужас. Через минуту молодой врач пригласил меня войти. «Муж, зайдите»,- сказал он. Я вздрогнул. Оказалось, ничего страшного. Простое растяжение, объяснили мне. Осторожнее надо ходить. Сейчас скользко. Я кивнул. Плотную повязку, два дня покоя. Хорошо бы народное средство - на ночь компресс из мочи. Если не побрезгуете. Но надо преодолевать себя, свои стереотипы. Она у вас не работает? Тут я, вздрогнув, собрался было сбросить наконец приставшую маску, но «друг» меня опередил. «Работает»,- с ласковой укоризной сказал он. «Значит, больничный нужен»,- подытожил врач.

После получения больничного листа «друг» несколько ожил. Был настроен игриво. Спросил про компресс из мочи, готов ли я его ставить. Согласился ехать домой на троллейбусе. Пригласил меня на чай. Я отказался.

- Подумай, в какое положение ты меня ставишь,- сказал «друг».- Я уже позвонила маме и сказала, что мы зайдем.

- Мы?…- сказал я.

- Ну да, мы, а что в этом такого? Что ж ты так боишься, Господи?.. Ты что, думаешь, тебя прямо в квартире женим? Не бойся, прямо там не женим.

Я сказала маме, что мы просто друзья.

Ну что тут прикажете делать? Я опять подумал, что человек мне помог, из окна для меня прыгал, ногу вывихнул, а я теперь скажу: нет? По-человечески ли это?

Перед дверью ее девятиэтажки я, собрав в кулак всю волю, остановился.

- Отпусти меня, Алка! - взмолился я.- Меня дома студентки ждут. Я же должен провести занятие…

- Ты что же, их там оставил? - подозрительно спросил «друг».- Студенток? Ты же сказал, что они ушли. Что ты мне-то врешь? Какие студентки?..

Я остановился на мгновение, но потом, не в силах удержаться и свернуть со странной стези этого дня, сказал:

- Я не вру, это студентки. У меня занятие. Я подрабатываю. Я оставил им ключ. У них курсовой. Я должен вернуться.

- Тогда,- сказал «друг»,- ты позвонишь от меня и скажешь, что задерживаешься или вообще перенесешь семинар. Это будет лучше, чем просто исчезнуть и приехать в десять вечера, согласись. Извинишься и перенесешь. Так даже солиднее - изредка динамить. А девочки простят. Даже обрадуются, уроки отменили.

Дверь нам открыла мама. Не знаю, как меня представил «друг», но то, что меня приняли за кого-то другого,- это точно. Вообще не дай вам Бог иметь взрослую дочь. Кто это говорил? Чехов? Короленко? Не важно. Все было обставлено достаточно торжественно.

Для начала меня познакомили с «капитаном». Он оказался, как и описывала Алка, в тельняшке. Был похож на какого-то характерного артиста. Обменялся со мной крепким рукопожатием. Видимо, сочувствуя, похлопал по плечу. Потом меня провели к телефону, и я, чтобы не выбиваться из сценария, был вынужден набрать телефон конторы, в которой подрабатываю иногда, и, убедившись, что там никого нет, строгим голосом поговорить с длинными гудками. Мое телефонирование произвело должное впечатление (интеллигент, преподаватель…), и торжественная атмосфера в доме сгустилась. В воздухе стали отчетливо слышны звуки марша Мендельсона. Самое интересное, что и я включился в эту игру.

Ухаживал за «другом», разговаривал с маман, сделал козу ребенку. «Кэп» все подливал. Говорили о тяжелой нынешней жизни, о молодежи, о том, как трудно сейчас устроиться. Странным образом (или мне показалось с испуга) речь зашла о строительстве молодой семьи. Всплыл и пропал в тумане дачный участок под Вязьмой, на который некому ездить. Своя картошка. Огурцы… «Капитан» вспоминал послевоенное детство, сказал, что тоже - ?! - рос с неродным отцом. Маман поинтересовалась, чем занимаются мои родители. Малыш спросил, нет ли у меня случайно с собой солдатиков. Это было уже слишком. Принеси мне их в следующий раз. Хорошо. Фу, как нехорошо попрошайничать. У тебя же есть солдатики. Нет, у меня есть индейцы. Ох, уж эти дети. (Испытующий взгляд бабушки на меня - как я контактирую…) Вы его извините. Да что вы… Вечер проходил по всем правилам.

Алла, выпив, откинулась на спинку стула. От нее шел жар. Сейчас я чувствую по этому поводу вожделение. Нужно ли говорить, что тогда я постарался незаметно отодвинуться…

А может, и нет. Может быть, и не постарался. Может быть, я все здесь наговариваю на себя. Может быть, и тогда уже я испытывал по отношению к ней более здоровые чувства и, наоборот, захотел придвинуться, но постеснялся ее маман…

В общем, я напился.

Домой я добирался на такси. Как меня туда сажали - не помню. Очнулся я от холода где-то все у той же Таганской. Таксист, видимо, опасаясь, что меня будет рвать, открыл окно. Вечер был на редкость морозным и ясным. Заметно распогодилось. С трудом трезвея, я стал думать о том, что же произошло в этот день. Я пытался осмыслить происшедшее. Согласитесь, лучшего места, чем карета празднопутешествующего, для такого дела не найти. Поднимая голову к прыгающему в окне такси высокому черному небу со звездами, я спрашивал звезды и самого себя: «Что это было? Зачем это было?» Но звезды молчали, а у меня в голове стоял такой густой туман, что разобрать ничего было нельзя.

Когда наконец в первом часу ночи я ввалился домой, там, естественно, никого уже не было. На столе стояла накрытая полотенцем кастрюля вареной картошки и лежала записка прохладно-дружеского содержания. Были бы силы, я бы пусть пьяно, но прослезился. А так - только долго сидел у окна, не зажигая света, и тупо смотрел то на записку, то на темный и пустой двор. Через какое-то время зазвонил телефон. Я взял трубку. Разумеется, это была не Любочка, это был «друг». Буднично-ласковым голосом, уже как у своего, «друг» спросил:

- Добрался?

Я кивнул.

- Слушай,- сказал «друг»,- мы тут с мамой, ожидая, пока ты доедешь, сели разгадывать кроссвод. И у нас есть нерешенные вопросы. Я и подумала, кто у нас еще эрудит, кроме тебя?

- Да,- сказал я,- действительно.

«Друг» предпочел не заметить моей иронии.

- Американский страус. Из пяти букв,- сказал он,- «у» последняя, не помнишь?

- Страус? - спросил я, снова обалдевая. (Видимо, этот безумный день никак не хотел заканчиваться просто так и нуждался в последнем, абсурдном аккорде.)

- Ну да,- сказал «друг».- Главное, что-то вертится в голове, я же в школе отличницей была по биологии. Всю тропическую фауну знала. А сейчас не могу вспомнить, кто это. Вроде слово типа прививки.

- Какаяпрививка??

- Ну, прививки, какие нам делали в школе, помнишь? В советское время. Под лопатку, пирке…

- Манту,- сказал я.

- О, молодец! - закричал «друг».- Как я забыла? Прививка - манту! А страус - нанду! Нан-ду!.. Мам, пиши. Южноамериканский бегающий страус нанду, живет в Патагонии.- «Друг» отвлекся от трубки.

Я закрыл глаза. Страус нанду, пригнувшись, бежал по холодной патагонской равнине, бедный «друг», хлопая крыльями, вылетал из моего окна, капитан, стоя на мостике своего корабля, застрявшего в снегах у кольцевой автодороги, орал в мегафон что-то нечленораздельное - все слилось в один сверкающий хоровод в моей бедной голове…

Я повесил трубку.

Немного посидел. Потом пошел спать.

И больше не отвечал на звонки. Надо же было когда-то и где-то поставить точку.