"Жан-Поль Сартр. Размышления о еврейском вопросе" - читать интересную книгу автора

Чуть выше я отмечал, что антисемитизм проявляет себя в форме страсти.
Всем понятно, что речь идет о ненависти или гневе. Но мы привыкли к тому,
что и ненависть, и гнев должны иметь причину: я ненавижу того, кто причинил
мне боль, того, кто меня обидел или оскорбил. Как мы видели, страсть
антисемитизма отнюдь не такова: она предшествует тем событиям, от которых
должна была бы родиться, она старательно ищет их, чтобы подпитаться ими, она
вынуждена даже по-своему интерпретировать эти события, чтобы они стали
по-настоящему оскорбительны. Тем не менее, если вы заговариваете о евреях с
антисемитом, он проявляет все признаки явного неудовольствия. Впрочем,
достаточно вспомнить, что гнев проявляется у нас только тогда, когда мы на
это согласны (в языке это выражено абсолютно точно: мы гневаемся, то есть
гневим себя), и мы должны будем признать, что антисемит выбирает жизнь в
режиме страсти. Случаи выбора в пользу жизни скорее страстной, чем разумной,
совсем не редки, но при этом, как правило, любят объект страсти, - женщина
ли это, слава, власть или деньги. Поскольку антисемит выбирает ненависть, мы
вынуждены заключить, что он любит само состояние страсти. Как правило, такой
стиль чувствования не доставляет особого удовольствия. Тот, кто страстно
желает женщину, стремится к женщине, а не к страсти, которая только мешает:
ведь приходится избегать, с одной стороны, логики страсти, стремящейся любой
ценой обосновать взгляды, продиктованные любовью, ревностью или ненавистью,
а с другой - ослепления страсти, и того, что называют навязчивой идеей.
Антисемит, напротив, выбирает прежде всего это. Но как же можно выбрать
заведомо ошибочную логику? К этому толкает "ностальгия по непробиваемости".
Поиски истины для разумного человека мучительны; он знает, что полученные
выводы не более чем вероятны, что другие соображения, появившись, поставят
их под сомнение, он никогда не знает точно, к чему он придет, он "открыт", и
его могут посчитать колеблющимся. Но есть люди, которых влечет постоянство
камня. Они хотят быть монолитными и непробиваемыми. Они не хотят меняться:
поди знай, куда приведут эти изменения. Это - первородный страх самого
себя, - и это страх истины. И пугает их не то содержание истины, о котором
они даже не подозревают, а сама форма истины как бесконечного приближения, -
ведь это все равно как если бы само их существование все время
откладывалось. А они хотят осуществиться тотчас и сразу. Они не хотят
вырабатывать взгляды, они желают иметь врожденные, они боятся рассуждать и
поэтому хотят такой жизни, в которой рассуждения и искания играют
второстепенную роль, в которой всегда ищут только то, что уже нашли, в
которой всегда становятся только тем, чем уже стали. Такое возможно только в
страсти. Лишь пристрастность сильного чувства способна мгновенно дать
уверенность, лишь она способна сковать рассудок и оградить его от жизненного
опыта непробиваемой стеной длиною в жизнь. Антисемит выбрал ненависть,
потому что ненависть есть вера; он изначально выбирал то, что девальвирует
для него слова и резоны. И как же хорошо он теперь себя чувствует! Как мелки
и бессодержательны кажутся ему дискуссии о правах евреев - они ему с самого
начала неинтересны, он - в другом измерении. Если он и согласится из
любезности сказать пару слов в защиту своей точки зрения, то это даже не
подарок, а так, одолжение, легкая попытка спроецировать свою интуитивную
уверенность на плоскость спора, не более. Выше я цитировал некоторые
"высказывания" антисемитов, они вполне абсурдны: "Я ненавижу евреев, потому
что они учат слуг неповиновению, потому что скорняк-еврей меня ограбил" - и
т. п. Не думайте, что антисемиты не замечают абсурдности своих ответов. Нет,