"Сергей Венедиктович Сартаков. Философский камень (Книга 1) " - читать интересную книгу автора

разложенных прямо на льду вдоль линии, где велись работы. Люди крючьями
волокли шпалы, тяжелые рельсы. Звонко и четко били кувалдами, вгоняя в шпалы
костыли. А позади, резко вычерчиваясь в небе, особенно темном от пламени
костров, весь скрючившийся, словно в приступе сильной боли, цепляясь одним
концом за каменный бык, висел сброшенный взрывом мостовой пролет. Тимофею
делалось страшно: как это можно такую железную махину порвать, извертеть,
будто корзинку, сплетенную из таловых прутьев!
Потом они снова ехали, забравшись в переполненный товарный вагон, где
красноармейцы согревали себя в веселой возне. Света в вагоне не было. Лишь
изредка вспыхивал маленький огонек, когда кто-нибудь закуривал махорочную
цигарку. Васенин иногда окликал: "Эй, Тима, ты не потерялся?" О других своих
спутниках комиссар не заботился: стреляные воробьи.
Эшелон остановился в Худоеланской всего на несколько минут, чтобы
заправиться водой паровозу. Потом он унесся дальше в глухую морозную тьму, а
Васенин, переждав, когда замолкнет перестук колес, скомандовал Тимофею:
- Принимай отряд!
Плотной цепочкой, ступая друг другу в след по глубокому снегу, они
потянулись к дороге, единственной, по которой должны были выехать на
Московский тракт от Мироновой смолокурни солдаты капитана Рещикова. Далеко
на взгорке, по ту сторону железнодорожной станции, немигающими, слабыми
огоньками светилось большое село Худоеланское. Делать им в этом селе пока
было нечего.
- Неладно, - сказал Васенин, когда они, все так же разваливая ногами
тяжелые сугробы, пересекли широкую поляну и углубились в частый, низкорослый
березнячок. - Давай-ка, Тима, пойду я головным. Не то без проводника мы
останемся.
Тимофею было жарко, он все время сбивал на затылок свою наползавшую на
глаза мохнатую шапку.
- А я тогда совсем не пойду, - сказал он. - Повел - я и веду.
- Ну, как знаешь, - протянул Васенин. - А вообще-то мне в человеке
такое упрямство нравится. Пошел - иди, пока не дойдешь!
Миновали березнячок. Вломились в колючую еловую чащу. Потом наконец
набрели и на узкий желоб, продавленный десятками саней в сыпучих сугробах, -
дорогу к Мироновой смолокурке.
Чем дальше, тем выше и глуше теперь поднимались по сторонам сосны и
ели. Васенин восхищенно покряхтывал: "Д-да!.." А Тимофей, разгорячась, все
прибавлял шагу. Его подталкивало мальчишечье тщеславие: в тайге он свой.
Тьма лишь чуточку стала редеть, когда они добрались до зимовья. Снег
далеко вокруг был перемешан копытами лошадей и санными полозьями. Теперь он
за минувшие три дня застыл жесткими гребешками. А на месте самого зимовья
лежала груда обгорелых бревен, исхлестанных давно пронесшейся метелью.
- Вот тебе на! - сказал Васенин. - А я рассчитывал, отдохнем, попьем
чайку.
Тимофей хмуро смотрел на печальное кострище.
Отчего загорелось зимовье? Когда он уходил отсюда, оглядываясь с
дороги, никакого зарева над лесом не видел. Значит, пожар начался не в той
свалке, когда солдаты боролись с капитаном Рещиковым. Они запалили зимовье
потом, уже совсем готовые к отъезду, иначе как бы им удалось запрячь
коней, - известно: кони боятся пожаров. Зачем солдаты сожгли жилье, которое
их приютило на ночь и согрело на лютом морозе? Зачем они сделали это