"Бенедикт Сарнов. Сталин и писатели (Книга первая)" - читать интересную книгу автора

газетах. Опера с успехом прошла в театрах Ленинграда, Москвы, получила
отличные оценки за рубежом. Шостакович - молодой, лет 25, человек, бесспорно
талантливый, но очень самоуверенный и весьма нервный. Статья в "Правде"
ударила его точно кирпичом по голове, парень совершенно подавлен. Само собою
разумеется, что, говоря о кирпиче, я имел в виду не критику, а тон критики.
Да и критика сама по себе - не доказательна. "Сумбур", а - почему? В чем и
как это выражено - "сумбур"? Тут критики должны дать техническую оценку
музыки Шостаковича. А то, что дала статья "Правды", разрешило стае бездарных
людей, халтуристов всячески травить Шостаковича. Они это и делают.
Шостакович живет тем, что слышит, живет в мире звуков, хочет быть
организатором их, создать из хаоса мелодию. Выраженное "Правдой" отношение к
нему нельзя назвать "бережным", а он вполне заслуживает именно бережного
отношения как наиболее одаренный из всех современных советских музыкантов.
Крайне резко звучит и постановление о театре Берсенева. Берсенев,
конечно, тоже ошеломлен, и, разумеется, на главу его будет возложен венец,
как на главу безвинно пострадавшего.

НЕСКОЛЬКО ОБЩИХ СООБРАЖЕНИЙ

В детстве я, как все мальчишки, зачитывался романами Дюма - "Три
мушкетера", "Двадцать лет спустя", "Десять лет спустя". И образы этих
романов наложили мощную печать на мое - даже уже не детское, а взрослое -
образное мышление.
Это я к тому, что судьба Горького, перепады его политической,
писательской и человеческой биографии одно время ассоциировались у меня с
печальной участью королевы Анны Австрийской (разумеется, не исторической, о
которой я мало что знаю, а той, что у Дюма). Устояв перед притязаниями
влюбленного в нее гениального Ришелье, она уступила ничтожному Мазарини и
даже вступила с ним в тайный брак.
Вот так же, думал я, и Алексей Максимович: спорил и даже враждовал с
Лениным, а потом со всеми потрохами "отдался" Сталину, позорно закончив свою
жизнь славословиями вождю и легитимизировав сталинский террор печально
знаменитым слоганом: "Если враг не сдается, его уничтожают".
Оказалось, что все было не совсем так.
И с Лениным примирился и помирился. И со Сталиным ссорился и, в конце
концов, совсем рассорился.
Но об этом позже. А сперва - о письмах. Точнее - о том, что стоит за
каждым из этих четырнадцати писем, выбранных мною из тех шестидесяти,
которые нам теперь известны.
За каждым из них - своя история, свой, как выразился однажды Чехов,
"сюжет для небольшого рассказа". И каждый из этих сюжетов, по мере того как
мы будем двигаться от письма к письму, тут будет изложен. Но сначала
несколько общих соображений о том, что в этих горьковских письмах более
всего меня поразило.
Более всего поразил меня язык, которым они написаны.
Это не язык писателя Максима Горького, художника со своим слогом, своим
синтаксисом, своей сразу и легко узнаваемой интонацией. Это даже и не язык
горьковских публицистических статей. Это - тот самый "новояз", "советский
говорок", политический жаргон, на котором изъяснялись и объяснялись друг с
другом советские функционеры, партаппаратчики: