"Жозе Сарамаго. In Nomine Dei " - читать интересную книгу автора

безмолвствуй, и не оставайся в покое, Боже. Ибо вот, враги Твои шумят, и
ненавидящие Тебя подняли голову. Боже мой! Да будут они, как пыль в вихре,
как солома перед ветром. Как огонь сжигает лес, и как пламя опаляет горы,
так погони их бурею Твоею, и вихрем Твоим приведи их в смятение.
(Люди расходятся, повторяя три последние стиха. На сцене остаются двое
- ГАНС ВАН ДЕР ЛАНГЕНШТРАТЕН и ГЕНРИХ ГРЕСБЕК.)
ЛАНГЕНШТРАТЕН: Милосердие Божье отвернулось от нас, спасение Его
презрело нас, милости Его достаются другим.
ГРЕСБЕК: В Мюнстере нет больше продовольствия, не найти на улице ни
собаки, ни кошки - всех до единой их переловили и съели. Даже крысы
принуждены глубже прятаться в свои норы, ибо голодающие не побрезговали бы
и ими.
ЛАНГЕНШТРАТЕН: В конечном итоге, Бог-то, оказывается, - католик, а мы
про то и не знали.
ГРЕСБЕК: Очень может быть, что Бог - не католик и не протестант и
вообще это - лишь имя, которое он носит.
ЛАНГЕНШТРАТЕН: Что же мы в таком случае здесь делаем?
ГРЕСБЕК: Где "здесь"? В Мюнстере?
ЛАНГЕНШТРАТЕН: Здесь, на этом свете.
ГРЕСБЕК: Может быть, ничего. Может быть, все. "Ничего" состоит из
"всего", но "все" мало чем отлично от "ничего".
ЛАНГЕНШТРАТЕН: Если так, то все наши добрые поступки и деяния стоят
злых и все стоят одинаково.
ГРЕСБЕК: Да, все стоят одинаково. Ничего они не стоят.
ЛАНГЕНШТРАТЕН: Если бы мы открыли неприятелю ворота Мюнстера, то
совершили бы измену.
ГРЕСБЕК: А что такое измена в глазах Господа?
ЛАНГЕНШТРАТЕН: Не ты ли сказал, что Бог, быть может, - лишь имя,
которое он носит. А если Он есть имя или больше, чем имя, измена не имеет в
Его глазах никакого значения, ибо относится она к делам человеческим.
ГРЕСБЕК: Она имела бы значение, если бы всякий раз, совершая измену,
мы знали бы, на чьей стороне Господь. Ибо не может называться изменником
тот, кто творит богоугодное дело.
ЛАНГЕНШТРАТЕН: Господь - против Мюнстера.
ГРЕСБЕК: Следовательно, изменить Мюнстеру - не значит изменить
Господу.
ЛАНГЕНШТРАТЕН: Вот если бы Он был за Мюнстер, тогда - другое дело.
ГРЕСБЕК: Но Господь - не за Мюнстер.
ЛАНГЕНШТРАТЕН: Нет.
ГРЕСБЕК: Как же нам в таком случае быть?
ЛАНГЕНШТРАТЕН: Изменим Мюнстеру, чтобы не изменить Богу.
ГРЕСБЕК: Ну, а если Бог - это всего лишь имя?
ЛАНГЕНШТРАТЕН: Когда-нибудь люди это узнают, но только не мы с тобой.
ГРЕСБЕК: Всякое деяние человеческое творится в потемках, всякое деяние
человеческое творит тьму. Света, исходящего от Бога, недостаточно.
ЛАНГЕНШТРАТЕН: И, стало быть, иного Дьявола, кроме человека, и нет.
Преисподняя же помещается здесь, на земле, и больше нигде.
ГРЕСБЕК: Так что, изменим?
ЛАНГЕНШТРАТЕН: Изменим.
(Уходят. Пауза. Сцену заполняет толпа горожан, которые становятся на