"Владимир Санин. Одержимый (повесть)" - читать интересную книгу автора

Чернышев жил в доме напротив.
- Входи, борзописец, - вполне дружелюбно предложил он. - Надень
тапочки, я паркет надраил.
- Мы сразу переходим на "ты"? - поинтересовался я, разуваясь.
- А чего церемониться, и ты не Толстой, и я не министр. Маша,
знакомься, тот самый газетный деятель, что из меня героя хочет делать.
Слегка располневшая, но очень миловидная особа лет тридцати церемонно
протянула мне теплую руку. Глаза у Чернышевой были влажные и влекущие,
полные губы чуть тронула улыбка - тоже влекущая, так называемая загадочная
улыбка, что-то на первый взгляд обещающая, а что - один черт знает. Позабыв
про совет Ермишина, я несколько дольше, чем следовало, "пялил глаза" и был
немедленно поставлен на место.
- Ты к моей жене пришел или ко мне? - буркнул Чернышев. - Смотри, друг
ситный, не вздумай брать у Маши интервью, когда я уйду в море.
- А когда вы уходите? - исключительно глупо спросил я. - Я к тому,
что...
Чернышевы посмотрели друг на друга и рассмеялись.
- Понятно, - прервал Чернышев. - Маша, заноси в свой реестр еще одного
леща и ступай... Что, хороша у меня жена?
- Хороша, - согласился я, опять же с несколько большим энтузиазмом, чем
следовало. - А что, много этих... лещей в реестре?
- Штук десять наберется, - беззаботно ответил Чернышев, вводя меня в
комнату, служившую, видимо, кабинетом и гостиной, и с грохотом пододвигая
кресла к журнальному столику. - Тебя Павлом зовут? Садись, Паша, и
спрашивай, что надо.
Пожалуй, самое время дать его портрет. Представьте себе человека чуть
выше среднего роста, очень худого, но ширококостного, с туго обтянутым
дубленой кожей лицом, на котором весьма приметны высокий лоб - за счет
отступившей полуседой шевелюры, серые с льдинкой глаза, ястребиный нос и
мощный подбородок; руки сильные и узловатые, с ревматическими утолщениями на
пальцах, а походка энергичная, несмотря на легкую хромоту.
- Садись же, - повторил Чернышев и сам удобно погрузился в кресло. -
Твое, как вы говорите, творчество мне знакомо, читал твою книжку про знатных
земляков.
Я польщено склонил голову.
- Плохая книжка, - продолжил Чернышев. - Плаваешь на поверхности, не
человека описываешь, а как он план выполняет, И опять же умиляешься на
каждой странице: смотрите, какие они у меня все хорошие! Блестят твои
земляки, как хромированные. А ведь книга немалые деньги, полтинник стоит.
Купишь такую, полистаешь и расстраиваешься: лучше бы мне дали по морде!
Я вытащил кошелек, отсчитал пятьдесят копеек.
- Что ж, это справедливо! - Чернышев взял деньги и сунул в карман
пижамы. - Будем считать, познакомились, приступим к делу.
Со стыдом припоминаю, что впервые в своей журналистской практике я
растерялся. До сих пор люди, о которых я собирался писать, вели себя
совершенно по-иному: одни со сдержанным достоинством, другие чрезмерно
предупредительно, третьи не скрывали радости, что их имя появится в газете,
- простительная человеческая слабость; но впервые человек, которого я
интервьюировал, лез вон из кожи, чтобы произвести самое неблагоприятное
впечатление.