"Владимир Санин. Одержимый (повесть)" - читать интересную книгу автора

не мог достоверно похвастаться Машиной благосклонностью, хотя вели осаду
многие. Поговаривали, правда, что успеха добился Н., актер местного
драмтеатра, и в доказательство приводили здоровый фонарь под глазом, из-за
которого было сорвано три спектакля. Но сам Н., мой старый знакомый, как-то
в сердцах выругался: "Типичная зажигалка! Подожжет, а сама ледяная. Ну ее к
лешему, зря время потратил". О происхождении фонаря, однако, он тактично
умолчал.
Нет, все-таки думаю, что вранье: к выявленным "лещам" Чернышев
относится с великодушным презрением, а к Корсакову хотя и скептически
("знаем мы этих теоретиков!"), но с осторожностью, не наступая на самолюбие.
Рядом с Корсаковым сидел его аспирант Никита Кутейкин, рыжий малый лет
двадцати семи, в роговых очках, за которыми прятались глаза отменнейшего
плута. Говорил он мало, но далеко не безобидно: если кто-то высказывал
банальнейшую мысль, Никита с подчеркнутым уважением смотрел на него, смакуя,
повторял и почтительно спрашивал что-нибудь вроде: "Это не из древних?
Кажется, столь же любопытную мысль я встречал у Сенеки". Корсаков от души
смеялся и хлопал остряка по плечу. Мне он, честно говоря, не очень показался
- так, шут-оруженосец при знатном рыцаре.
Гидрологи Ерофеев и Кудрейко прилетели в Приморск лишь накануне, еще не
акклиматизировались и за столом с трудом удерживали зевоту. Из их отдельных
реплик я понял, что в прошлом они участвовали в полярных экспедициях и льда
во всех его разновидностях повидали предостаточно.
Представления о Лыкове я тоже пока что не составил. Невысокий, сутулый
и тощий, с блеклыми глазами на невыразительном лице, он был похож не на
старшего помощника известного капитана, а скорее на заурядного бухгалтера,
который весь день просиживает штаны за накладными, чтобы вечером
пофилософствовать у пивного ларька. Он отмалчивался, ел и пил за двоих (не в
коня корм!), и лишь к самому концу я убедился, что он внимательнейшим
образом прислушивается к разговору, а глаза его пусть и блеклые, но очень
даже неглупые. Заметив, что я на него смотрю, Лыков пробурчал что-то под нос
и набросился на кальмаров с майонезом.
Одно время я пристрастился определять характер людей по внешним
признакам, и друзья создали мне славу физиономиста, угадывающего данную
личность по глазам, жестикуляции, смеху и даже форме ушей. В самом деле,
постоянная тренировка наблюдательности, как и всякая другая, приводит к
некоторым успехам, и отдельных людей я угадывал правильно; но столь же часто
я ошибался и, в конце концов, понял, что не обладаю достаточной
проницательностью, чтобы играть в эту игру, опасную и для чужих репутаций, и
для моей собственной. Однажды я свято поверил в одного человека, который
безупречно укладывался в рамки моей теории: он был очень симпатичен,
неизменно весел, дружелюбен и предан товарищам по экспедиции; я не мог им
нахвалиться и благодарил судьбу, подарившую мне в длительном странствии
такого друга; спустя полгода он преспокойно оставил прежних друзей ради
карьеры - правда, очень хорошей. В другой раз из-за своей дурацкой
классификации я долго избегал общения с человеком, от которого, как мне
казалось, за версту несло холодом, -- теперь я уважаю его едва ли не больше
всех других.
Так что определять человека по внешним признакам - столь же рискованное
занятие, как судить о книге по ее переплету.
Сделав этот мудрый вывод, я опять начинаю считать слонов. Двадцатый