"Дмитрий Санин. Прекрасное далеко" - читать интересную книгу авторабыло забавно и приятно, как калейдоскоп в детстве. Щекотало чувства.
Красиво. Ни о чем не надо думать - и яркие цветочки... И волновало. Что-то внутри сладко затомилось, какая-то тоска по упущенному в жизни. Немедленно захотелось сделать что-нибудь важное, какое-нибудь большое дело - построить свой дом, или гнать на мощной машине в Москву, где протанцевать до утра с незнакомкой... - Але! Выключил бы ты дуроскоп... - Андрея как будто грубо разбудили, вырвав из сладкого сна. Он с досадой обернулся. В дверях стоял Николай с пластмассовым чайником в руках, и агрессивно, исподлобья, смотрел на телевизор - как будто хотел его забодать. - Нашел что смотреть - рекламу... - Это - тебе неинтересно, - обиделся Андрей. - Ты уже сто раз это видел, а я - ни разу. Ведь экскурсия же! - проникновенно напомнил он. - Тебя просили показать мне ваш мир - вот мне и интересно... Николай тяжело засопел, недовольно зыркнул желтыми глазами, и ушел на кухню грохотать посудой. Тем временем началась историческая передача. Вел ее сиротски обстриженный, интеллигентного вида историк в тощеньких очочках, высокий и нескладный, со скорбно задранными, как у Пьерро, густыми бровями, короткой грязновато-седой бородкой-щетинкой и кривым, как ятаган, мясистым носом. Быстро и тревожно мелькали кадры хроники, непрерывно лилась музыка - то торжественная, то беспокойная; калейдоскопом сменяли друг друга благообразные портреты дореволюционных деятелей, оскаленные лица революционеров - а бархатистый, аристократически-сытый голос ведущего все вещал и вещал, напористо и без остановки. Ведущий то задумчиво бродил среди бесконечных стеллажей архива, то барственно восседал в уютном кабинете, школьной доски с мелом, задавал зрителю риторический вопрос - и, старательно оттопырив выпуклый зад, рисовал в подтверждение жирный знак вопроса, похожий на двойку за знание истории. Сыпались вдумчивые и исполненные мудрости цитаты премьер-министров и князей. Говоря о министрах-князях, ведущий мечтательно причмокивал, вытягивал трубочкой влажные сластолюбивые губы, и делал скорбные коровьи глаза. А упоминая СССР или большевиков, он менялся: вместо сытого причмокивания - начинал неприязненно скалить белый конский зуб, брезгливо отплевываться словами, в очочках промелькивал стальной гиммлеровский блеск, и от его отравленных слов, мало-помалу, зарождалось смутное желание бить, стрелять и запрещать. Говорил он ужасные вещи, смысл которых не сразу дошел до оторопевшего Андрея. Говорил убедительно, непрерывно пересыпая речь кинохроникой, зачитывая цитаты - и некогда было вдуматься, остановить мысль на услышанном. Как карты в старом фокусе про разбойников, колющих дам пиками, один за одним выкладывались новые и новые поразительные факты... Это было дико и невероятно... Оказалось, большевики вовсе не были добром! Не были они и за рабочих. Напротив, они - все до одного властолюбивые бездарности и садисты - в угоду своим низменным инстинктам развалили, растащили могучую процветающую страну... Андрей, понемногу поддавшись, незаметно для себя запылал праведным негодованием вслед за ведущим. - Не надо этого геббельсеныша слушать, - вдруг сказал из-за спины Николай, и, вытирая на ходу полотенцем руки, торопливо щелкнул кнопкой питания - с каким-то наслаждением, будто слепня прихлопнул. В комнату вернулись тишина и нормальный ровный свет люстры. Иллюзия |
|
|