"Владимир Михайлович Санги. Изгин " - читать интересную книгу автора

скрипучую песню, которая вползала в его душу и тяжёлой печалью растекалась в
ней. Открывалась дверь и вместе со светом в глаза лезли старые, никому не
нужные лодки. Их даже на дрова никто не порубит. Пропитанные насквозь солью,
они способны только тлеть, испуская едкий дым.
А ведь когда-то и их водили пузатые и деловитые мотодоры. Наполненные
живой сельдью, они важно подходили к приплоткам, где их радостно встречали
сортировщицы и шумная ребятня. Когда-то и с ними заигрывали волны,
плескались вокруг них и играючи прикасались к ним щёчками.
А теперь они, никому не нужные, забытые, лежат на берегу. Лишь ветер
навещает их, пролезает сквозь щели, равнодушно гудит в пробоинах и улетает
по своим, только ему известным делам. Да дождь, видя их беспомощность,
злорадно пляшет по открытым днищам. Старику жалко их, и его глаза
покрываются голубовато-белесой плёнкой грусти. Старик старается не глядеть
на лодки, у порога звучно сморкается и мучительно думает: чем бы сегодня
заняться?
Потоптавшись минуту в нерешительности, не спеша поворачивается и, сутуло
пригнувшись, влезает в низкую дверь. Медленно проходит в наполненную
сумраком комнату. И начинает переставлять прочные сиденья - чурки от
лиственницы - от стены к нарам, потом от нар переносит в угол, где грудится
всякий хлам: дырявый брезентовый дождевик, заплатанная ватная телогрейка,
грязное бельё. Валко ступает в сторону, примеривается, снова хватает чурку,
несёт в передний угол и ставит к свежевыскобленному пыршу - обеденному
столу на коротких, с рукоятку ножа, ножках.
Эта странная для постороннего глаза привычка появилась у него давно,
когда Изгин вошёл в рыболовецкую артель и закрепился на месте.
До времени пускания корня Изгин прожил как и все нивхи: год у него был
строго разбит на сезоны. Когда солнце при своём заходе делает самый длинный
в году шаг - это сезон лова горбуши. Многотысячные стаи лосося идут из моря
в реки на нерест. И человек выезжает на облюбованное ещё предками урочище и
заготовляет нежную юколу.
Когда деревья и травы остановят свой буйный рост и, отдав земле своё
наследство, устало отдыхают, из моря прёт старший брат лососей - кета. И
человек срывается за косяком рыбы в новые места.
Но вот пришли холода. По утрам гулко гремит подмёрзшая земля, уверенно и
обильно падает первый, уже "настоящий" зимний снег, которому суждено
растаять весной последним. Бодрящий воздух, мягкое поскрипывание ещё не
схваченного морозом снега тревожат сердце. Человек чувствует, как он
наливается новой силой. Притихает на какое-то мгновение. Потом вдруг
заволнуется, заспешит. И переезжает всей семьёй с оголённого побережья моря
в тул-во - зимнее стойбище, - где под защитой тайги не страшен никакой
буран. Зима долгая-долгая. Но вот солнце стронулось с самого короткого дня.
Месяца через два мужчины заканчивают сезон охоты на соболя и вскоре
переезжают в кэт-во - в летнее стойбище - и открывают сезон охоты на
морского зверя во льдах.
Каждый переезд - это новые места, новые дела, новые радости. И так из
года в год в течение многих лет.
Когда организовалась рыболовецкая артель, пришёл конец такой жизни.
Изгина мучила тоска по вольным переездам. Каждодневная многолетняя работа в
колхозе приглушила эту тоску. В последние годы вновь заговорил властный зов
тайги. Но старость и болезни держали старика в четырёх стенах тёмного