"Евгений Андреевич Салиас. Аракчеевский сынок " - читать интересную книгу автора

нечего сказать... Какого черта я ему скажу?!. Написать ему вчерашние
Петькины вирши: "Я б вас любил и уважал, когда б в могилу провожал"...
И обождав немного, Шуйский написал две строчки, расписался и так
расчеркнулся, что перо скрипнуло, хрястнуло и, прорезав бумагу, забрызгало
страницу сотней мелких чернильных крапинок.
- Ну, ладно... переписывать не стану! - воскликнул он и, тотчас же
положив письмо в конверт, крикнул громким, звучным голосом:
- Эй! Копчик!
Чрез мгновенье явился в горницу молодой малый, лет 18-ти, красивый и
бойкий, и несколько фамильярно подошел к самому столу, где писал Шумский.
Это был его любимец, крепостной лакей, не так давно прибывший из деревни, но
быстро осмелевший и "развернувшийся" среди столичной жизни.
- Что изволите? - выговорил он, улыбаясь.
- Что они там?...
- Ничего-с.
- Никто еще не уехал?
- Никак нет-с. Поели, попили, а еще сидят, - вымолвил лакей, снова
лукаво улыбаясь. - Знать до вас дело какое еще есть... Пережидают.
- Ну, это дудки! Вызови мне тихонько Квашнина. Да ты, Вася, сам-то
спать бы шел, - ласковее прибавил барин вдогонку выходившему уже лакею.
Василий, прозвищем Копчик, обернулся быстро на пороге горницы лицом к
барину и, действительно, ястребиным взором окинул Шумского.
- Вы так завсегда сказываете, Михаил Андреевич; а ляг я, когда у вас
гости... эти все сидят... что будет?.. Вы же поднимете палкой или чубуком по
спине и крикнете: "Чего дрыхнешь, скот, когда господа на ногах". Нешто этого
не было?!.
- Правда твоя, Васька, бывало... под пьяную руку. Ну, иди... зови
Квашнина! - равнодушно отозвался Шумский.
Через минуту в спальню вошел высокий, стройный, белокурый и
голубоглазый офицер в мундире Преображенского полка...
Это был первый приятель Шумского и вероятно потому, что был совершенной
его противоположностью, его антиподом, и внешностью, и характером, и
привычками.
Все было в Квашнине приятно, ласково, как-то мягко... Мягкий взгляд
больших и добрых глаз, мягкость в голосе и во всех его движениях. Он даже
ходил и двигался тихо и плавно, точно осторожно и мягко ступал ногами, как
бы вечно опасаясь поскользнуться и спотыкнуться.
Этот же самый голубоглазый офицер, с ярким румянцем на белых как снег
щеках, был "золотой человек" во всяком затруднительном обстоятельстве, во
всяком мудреном деле. Он обладал даром, как говорили товарищи, развязывать
гордиевы узлы. Много бед многим его приятелям сошли даром с рук, благодаря
вмешательству и посредничеству Пети Квашнина.
- Ты чего меня? - кротко и кратко выговорил он, входя и приближаясь...
- Который час?..
- А это что! - отозвался Квашнин, указывая приятелю на большие часы,
которые висели на стене прямо против него. - Это ты за этим звал, чтобы
узнать где часы висят?!.. Гляди вон они... третий час... давно по домам
пора.
- Нет... присядь... мне нужно... видишь ли, у тебя спросить... - начал
Шумский странным голосом, не то серьезно, не то шутливо... Глаза его сияли