"Евгений Андреевич Салиас. Ширь и мах (Миллион) " - читать интересную книгу автора

Адъютант князя появился тотчас в дверях и громко объявил всем ожидавшим
еще очереди, что приема больше не будет. Светлейший вызван к государыне и
пошел одеваться, чтобы ехать в Зимний дворец.
- Это со мной в седьмой раз! - раздражительно проговорил один статский
советник незнакомому соседу.

III

Высокий, пожилой широкоплечий богатырь, в ярком мундире, сплошь залитом
шитьем, с плотной грудью, покрытой рядами звезд и крестов русских и
чужеземных, двинулся тихо и лениво из кабинета на парадную лестницу...
Походка его, с перевалкой, простая, не сановитая и деланная, а естественная
и даже отчасти по природе неуклюжая - производила особое впечатление...
"Весь залитой золотом, да орденами и регалиями, в каменьях самоцветных и
алмазах - и так шагает по-медвежьи?" Чудится, что добродушный и
добросердечный вельможа. С важными и высокостоящими - он и бывает груб,
высокомерен и жесток - за то, что они мнят себя ему равными. Но маленького
человека он пальцем не тронет, ни с умыслом, ни нечаянно, а будет с ним
"свой брат", русская душа нараспашку. Если когда и обругает кого самыми на
подбор скверными и погаными словами, так это именно, чтобы милость свою и
доброхотство высказать прямее, сердечнее и понятнее для истого россиянина.
Обруганный так и засияет от счастия, когда светлейший и его, и всех
родственников переберет.
"Великолепный князь Тавриды", лениво и тяжело переступая с ноги на
ногу, медленно прошел через весь дворец свой, меж двух рядов своих
придворных, живой, блестящей изгородью протянувшихся от зала до подъезда.
Подсаженный, почти внесенный на руках в поданную коляску, он двинулся из
ворот в поле, за которым вдали, после огородов и пустырей, виднелась рогатка
городская.
Будто большое, плотное, яркое облако, сияющее и ослепляющее глаз
переливами всех радужных цветов, выползло из ворот и поплыло из Таврического
дворца в Петербург. Это свита князя... которая конвоирует его всегда по
городу... Всадники в разноцветных мундирах; латники, гусары, казаки,
черкесы, гайдуки - бьются кругом. А впереди экипажа и коней, саженях в
пятидесяти, бежит рысью по пыльной дороге десяток скороходов, в красных
кафтанах. Они несутся вереницей попарно за длинным и худым арапом,
громадного роста и с двухсаженной золотой булавой в правой руке. Будто сам
сказочный Черномор открывает шествие почти сказочного вельможи.
Но он сам уныло, тоскливо озирается кругом...
"Подступает, - думается ему. - Идет!"
Да, он прав, действительно "подступает" и впрямь. Вчера еще было на
молебне во дворце и вечером на торжестве, которыми поминали его подвиги,
прошлые победы и благодарили Господа Бога за... плоды его разума, его воли,
его усилий душевных, его деятельности... И все и вся преклонялось,
поздравляло, льстило, млея перед ним.
"Не правда ли это, - думал и думает он. - Нужно ли? Дело ли это или
безделье? Велико это или мало? Муравей... козявка... Ишь ведь мишурой-то
забавляемся! - огладывает он конвой. - Австралийские попугаи-какаду тоже
любят это! - усмехается он, тоскливо и презрительно оглядывая свою грудь,
покрытую регалиями. - Им в клетке всегда лоскут притыкают, чтобы пели и