"Игорь Сахновский. Человек, который знал все" - читать интересную книгу автора

рук, распластанная навзничь на столе армейского морга...
В остатке мы имеем лишь засекреченный миф. Хотя здесь уместно спросить:
какой резон в засекречивании выдумки? Миф - он и есть миф.
Я вспомнил горемычных инопланетян в связи с тем, что через пятьдесят с
лишним лет после их малоудачной посадки в общественном сознании мы стали
свидетелями возникновения еще одной сверхсекретной легенды. На этот раз она
имела заурядную земную внешность, паспорт, прописку и сыроватую русскую
фамилию Безукладников, труднопроизносимую для большинства международных
специалистов, чья нелегальная карьера целиком зависела, в частности, от
того, чего захочет или не захочет безукладниковская левая нога... Допускаю,
что их осведомленность выше всяких догадок.
Мои мотивы куда проще и не притянуты служебными инструкциями, как
собачьим поводком. Я просто водил знакомство с Безукладниковым, хотя и не
самое близкое.
Однажды он попросил у меня взаймы. Мы все тогда хранили свои невзрачные
накопления в наличных американских долларах - на рубли и российские банки
надежда была хилая. Он взял у меня несколько зеленых купюр, бережно уложил
их в нагрудный карман застиранной фланелевой рубашки и благодарил дольше,
чем нужно, повторяя, что я могу быть спокоен, он обязательно вернет - как
только, так сразу! Уже задним числом я подумал, что деньги возвращать ему, в
сущности, неоткуда, что долг этот гиблый. Но и напоминать не спешил: с
честностью Безукладникова могла тягаться только его непрактичность.
Позже до меня дошли туманные слухи о каком-то несчастном случае -
Безукладников, сказали, угодил в больницу, даже в реанимацию. Я услышал
об этом в конце августа, а в сентябре он вдруг позвонил мне на работу и
странным сонным голосом известил, что хочет вернуть долг. Мой вопрос, вполне
уместный, о самочувствии Александр Платонович пропустил мимо ушей. Вместо
ответа он пригласил зайти к нему в гости - когда мне удобно, сославшись на
то, что сам почти не выходит из дому.
Та осень застряла у меня в памяти ожиданием беды. Любимая женщина, с
которой мы то жили душа в душу, то ссорились насмерть и вообще никак не
жили, однажды утром, спустив с плеча ночную рубашку, показала мне уплотнение
на груди: словно кто-то спрятал темную горошину под кожу, пониже левого
соска. Я настаивал на срочном обследовании, а она обнимала меня так, будто
уже прощалась навсегда. В нашем обиходе возникли слова "маммография" и
"гистология".
Вечером после работы я заехал к Безукладникову. Он обитал на
предпоследнем этаже старой пятиэтажки на улице Кондукторской. В квартире
стоял нежилой запах. Рядом с измученным диваном и прочей понурой мебелью
странное впечатление производила новейшая модель телевизора "Panasonic" с
размером экрана в пол-окна.
На запустелой кухне Безукладников затеял в мою честь чаепитие.
Выглядело оно так. Сначала он выложил на стол кулек ископаемого печенья и
выставил пустую кружку. Затем опустил в нее чайный пакетик. Потом установил
чайник на газовую плиту. После десяти минут неловкого ожидания он затопил
пакетик кипятком и принялся наблюдать за ним, как химик, изготовляющий
уникальный раствор. Этот бурый мешочек, который Александр Платонович выудил
из кружки за хвост, как утопшую мышь, и, побродив нерешительно по кухне,
бросил в какой-то случайный стакан, чтобы вторично залить кипятком,
показался мне символом то ли придурковатой скаредности, то ли героической