"Михаил Садовский. Фитиль для керосинки" - читать интересную книгу автора

Все сидели, замерев, потрясенные. Венька догадался, что это кусок из какой
-то пьесы. Он представлял себе Мельника, стоящего на берегу и допрашиваюшего
волны. Шурка понурил голову и при слове "зажечь" вздрогнул и отшатнулся.
Вера подалась вперед, и губы ее невольно повторяли окончания слов, когда она
могла их предугадать, а на лице Веселовой было просто написано крупными
буквами:"Ой, мамочки!" Белобородка спокойно закурил, и, явно обращаясь к
двери, или тому, кто стоял за ней, тихо сказал:
- И не бойтесь, не бойтесь, что искусство может что-то в жизни переделать...
Но ничто не сравнится с наслаждением им. - Он говорил это, сожалея, что
тот, невидимый, не понимает, и явно не веря, что поймет. - У нас больше не
будет театра, - сказал он и посмотрел на всех, и жестом остановил
возражения, - но... я думаю, что вы не посетуете на время... вам еще
достанутся новые роли...
Больше никто его не видел после того вечера. Словно оборвалась дорога в
горах. Они шли, шли, поднимаясь вверх. Может быть, шли к вершине или
перевалу, чтобы увидеть оттуда новые долины, и они уже стали появляться
перед их взором,но... неожиданно дорога оборвалась. Перед ними зияла
пропасть, и они растерялись: дорога назад потерялась в камнепаде, дороги
вперед не было.
Венька не спал всю ночь. Он чувствовал какую-то непонятную ему связь между
тем, что закрыли их кружок и пожаром синагоги во время погрома. Между тем,
что он перестал дома натыкаться на еврейские газеты и этими странными
словами Белобородки о том, что им достанутся новые роли. Разве он думал, что
они все станут артистами? Он о других ролях говорил. Это все было одним
запутанным клубком, из которого торчали ниточки-вопросы. Эти неудобные
вопросы никак не забывались и не прятались, а своими закорючками непрерывно
цепляли то с одного, то с другого бока, и поэтому получалось, что идешь, как
пьяный, шарахась из стороны в сторону. Даже то, что Генка сказал, было
оттуда же. Отчего он так переменился, Генка? Может, конечно, и ему Лизка
сказала, что ей вырваться надо, и он просто повторил ее слова, понятно,
почему повторил... но похоже, что ему и правда - уже никак со своим отцом...
а тоже паспорт получать вот-вот...
Вопросы эти так донимали Веньку, что он не знал, куда деться. На уроках ему
перестали говорить "не крутись", или "Марголин, повернись лицом к доске!" В
этой школе его никто не называл по имени и никто не обращал на него особого
внимания. Но в дневнике, на полях регулярно писали: "вертится на уроках",
"нет усидчивости и прилежания", "невнимателен на уроке математики" и еще
много интересного в том же духе. Эти надписи змеились сверху вниз, свивались
спиралями, как свисающий с елки серпантин, перпендикулярно строчкам, на
которых значились дни недели, названия уроков, и в графе оценки редко-редко
встречалось 4 - в основном, почти во всех этих клеточках стояло 5 за разными
подписями учителей.
Венька переменился. Это заметили все. Он, присутствуя, отсутствовал на
уроках. Сидел, смотрел в окно и думал о своем: он решал задачку со столькими
известными, что ответ получался слишком многозначным, а, значит, -
неправильным. Венька не знал настоящего ответа. Это так мучало его, что он
затих, придавленный своей беспомощностью. Когда он понял, что самому ему не
справиться, стал искать , у кого спросить,с кем посоветоваться. Но из всего
его окружения, только два человека было, кому он доверял безгранично:
мама... и Эсфирь. Венька был уверен, что они знали ответ, но... мама... маму