"Герман Садулаев. Одна ласточка еще не делает весны " - читать интересную книгу автора

брал свой дневник и садился. Я не мог сказать: моя мама больна. У моей мамы
третью ночь не проходят боли.
А потом я бросил тебя. Мне стало душно, страшно, невыносимо. Я убежал.
Это большой паук, вот он ползет по тонкой паутине, и мне страшно, мне
страшно, мама! Я закрываю глаза. И сразу - нет паука. Ведь это мой кошмар, а
я убегу, я закрою глаза, и его больше не будет.


2

Я давно хотел убежать. Потому что я знал, ты должна умереть, и ты
будешь умирать мучительно, долго. Я не мог этого видеть. Во мне жил страх,
страх, мама!
Ты зеленела свежей травой на лужайках, ты украшала себя ромашками и
одуванчиками, и золотом самой высшей, осенней пробы ты тоже украшала себя. А
я чувствовал солевые отложения под твоей кожей, я пил с виноградным соком
твою кровь, и она была слишком сладкой, слишком высокий уровень сахара, так
сказал доктор. И тромб, я видел, как глубоко под землей, он медленно
движется по артерии, все ближе и ближе к твоему нежному сердцу.
Когда ковш экскаватора пробороздил твое любимое тело, на краю поля, за
нашим домом, я опустился на дно, я прижался щекой к твоей теплой, ароматной
плоти. Она пульсировала и дышала, и она была больна, больна предчувствием.
Предчувствия наполняли мой мозг, на долгом пути между домом и школой я
считал в уме воинские подразделения, видел карты операций, проигрывал сцены
боев, в которых сражение шло за каждый твой дом, еще спокойный и мирный. Это
не могли быть мои мысли, это были твои мысли, мама, и ты думала их во мне. И
мне было страшно.
В день своего совершеннолетия я пытался бежать в первый раз. Я приехал
из Петербурга, собрались мои школьные друзья и подруги. Взрослые ушли, и мы
пили сладкую и обжигающую водку. С непривычки алкоголь лишил меня внешнего
сознания; как заговоренный, я встал и вышел из дома. В перспективе дороги я
увидел горы, был ясный день, и я увидел далекие синие горы. И я пошел к ним.
Меня схватили, меня потащили обратно. Я вырывался, кричал: мне надо идти, я
должен уйти в горы, мы все должны уйти в горы, иначе будет поздно, скоро
будет уже поздно! Меня никто не хотел слушать, но я знал: осталось совсем
немного.
Потом утратил силы, обмяк и позволил уложить себя спать. И проснулся
через час, едва не захлебнувшись рвотными массами. Я пытался сказать: не
надо бояться! Я все помню, я знаю, что мы должны делать. Пришли орды
кочевников, огромное войско, их сотни тысяч, и пыль, поднятая копытами их
коней, заслоняет солнце. Мы примем бой на равнине, и почти все умрем. Мы
будем защищать тебя, мама! И ты будешь оплакивать каждого из нас горьким
соком надломленного папоротника. А потом, когда нас останется слишком мало,
ты скажешь нам: идите в горы. Оставьте меня здесь и не тоскуйте обо мне. Я
притворюсь мертвой, или нет, я притворюсь живой, я оставлю здесь свой образ,
лишенный крови, а сама, ночами, мимо костров дозорных, мимо ханских шатров,
я прокрадусь вслед за вами, я найду вас в горах. И однажды в горном ручейке
вы увидите мое лицо, вы услышите девичий смех и поймете, что вы не бросили
свою мать, и ваша мать не оставила вас, она с вами.
Мы так и сделали. Я ушел в синие горы, там, на скатах, я построил башню