"Магда Сабо. Лань" - читать интересную книгу автора

устав от уроков и отодвинув в сторону книги, - мы много разговаривали о
нашей родне и об отце. Пока он был жив, част незаметно было, что он в доме -
так тихо ходил он и так мало двигался; чаще всего он лежал с книгой или
сидел на корточках возле своих цветов и острой щепочкой рыхлил землю между
рядками ровных, как шеренга крошечных солдат, растений. Когда отца не стало,
именно тишина всегда вызывала в памяти его образ; он не умел быть шумным, я
никогда не слышала, чтобы он повысил голос. Матушка долго, отчаянными
усилиями пыталась сохранить посаженные им растения - а когда все они
высохли, заболели, увяли, словно осознав, что за ними ухаживают чужие руки,
и без отца тоже потеряв всякий вкус к жизни, - матушка горько рыдала,
оплакивая гибнущие цветы.
Дом наш был уничтожен во время войны, когда бомбили город. Мы как раз
были на лесопилке, где пережидали налет, а тетушка Гаман сидела со своей
семьей в кино; после получасовой бомбежки мы брели домой среди трупов и
развалин. Дом наш в изгибе дамбы исчез, будто никогда и не стоял здесь,
между участками Амбруша и Карасихи. На его месте зияла глубокая яма, вокруг
валялись обломки мебели, щепки, осколки кирпича; даже в камыше за дамбой
находили потом наши кастрюли. Матушка не плакала; она даже не побледнела в
тот момент. Ночью, в актовом зале школы, вместе с другими бездомными, мы
слали спокойным, беззаботным сном. Я чувствовала себя любимицей чуть ли не
всей страны: каждый считал своим долгом заботиться о нас, город разделил со
мной ответственность за семью, мы были лишены всего, и не нужно было думать
со страхом, что будет, если случится налет. Не стало нашего рояля, и этим
словно бы окончательно была поставлена точка на том, что и так уже
завершилось давным-давно, когда умер отец.
Отец мой рано осиротел: дедушкина земля, которой распоряжался теперь
опекун, отданная в аренду, приносила немного доходов; но их, во всяком
случае, хватало на заграничные поездки, хватало на университет. Женившись,
отец продал землю, обставил новой мебелью дом, сшил на заказ полдюжины новых
костюмов; матушка не принесла с собой никакого приданого, даже в церковь ее
не проводил никто из многочисленной семьи Мартенов - одна только тетя Ирма.
Родители матушки в то время как раз ехали из города обратно в родовую
усадьбу. Пока матушка училась в школе, росла, ходила на балы, они жили в
городском доме, лишь на лето уезжая в Мартон. Как-то на дороге между
Ловашкутом и Мартоном мы меняли колесо. Ты возился с шофером у машины, а я
легла на траву недалеко от дороги, намазав лицо кремом для загара. Ты
показал мне на господский дом, стоящий невдалеке; какой прекрасный образец
венгерского барокко. Я хмыкнула в ответ, глядя на герб с серпом и молотом
под шпилем для флага; возле каменной лестницы с балюстрадой кишели корейские
детишки. "Что с тобой?" - обернулся ты, когда я вдруг расхохоталась. Словом,
это был дом, где родилась матушка; здесь мужики сбросили с лестницы дядю
Белу.
Отец был умным, тонким, обаятельным человеком; редкая образованность
сочеталась в нем с какой-то трогательной, тихой красотой. Он был
светловолос, голубоглаз, с изящным рисунком губ и носа; матушка со своей
жгучей броской красотой рядом с ним была как настоящий пожар. Не могу
понять, как могла я родиться такой невзрачной от столь красивых родителей. У
меня, собственно, нет своего лица, нет определенных черт, все у меня
нечетко, размыто - пока я не накрашусь; у меня вместо лица - много масок.
Утром я иная, чем днем, вечером иная, чем ночью. Вчера ночью, когда Гизика