"Магда Сабо. Лань" - читать интересную книгу автора

матушку и меня в этот дом.
Двор у нас был треугольной формы; окна в доме смотрели на улицу, а
кроны деревьев, что росли во дворе, образуя маленький сад, выглядывали через
дамбу на камышовые просторы поймы. В дом входили из сада. Прямо с порога
была кухня, из нее вели двери: влево - в нашу комнату и вправо - в кабинет
отца. В кухне матушка протянула веревочку и повесила на нее лиловую ситцевую
занавеску, которая закрывала ушат для умывания и плиту; когда мы разжигали
огонь в плите, из-под лиловой занавески, сбоку, сверху, валил дым. У нас
было три яблони, под откосом дамбы росли карликовые японские кустики,
жасмин, сирень; на клумбах цвели тюльпаны темных оттенков и много других
цветов, среди них - несколько старых розовых кустов. С весны и до осени,
особенно по вечерам и ранним утром, аромат цветов висел в воздухе плотным
тяжелым облаком.
Слева нашим соседом был Амбруш, сапожник, справа - тетка Карасиха,
которая устроила у себя что-то вроде кондитерской или маленького кафе,
выровняв в своем саду землю и поставив маленькие беседки-загончики и столики
под пестрыми зонтиками. Наш двор не просматривался оттуда, загороженный
густой растительностью. Вечерами я взбиралась на изгородь, разделявшую наши
участки, и сидела там, уцепившись за толстый, как дерево, ствол
старого-престарого жасминового куста, глядя, как в беседках тетки Карасихи
целуются влюбленные парочки. На наших воротах висел шнурок колокольчика, на
стене дома прикреплена была табличка: "Д-р Деже Энчи, адвокат". Когда я
последний раз была на Дамбе, в мастерской Амбруша жила незнакомая семья, в
саду ресторана, построенного на месте кондитерской тетки Карасихи, ревело
радио, люди пили пиво, вино с содовой; в меню был гуляш из свиных ножек,
больше мясных блюд там не значилось. Наш бывший участок расчищен был от
обломков, изгородь тоже исчезла, от клумб и следа не осталось; о саде нашем
напоминала лишь одна яблоня да несколько карликовых кустов; с улицы участок
отгорожен был дощатым забором, выкрашенным зеленой краской. Ни одного
знакомого лица не встретилось мне. Я съела яичницу, выпила стакан пива и
ушла.

Гизика ночью спросила, не знаю ли я что-нибудь про Эмиля. Она долго не
решалась задать мне этот вопрос, ворочалась, прокашливалась. В комнате было
темно, окно на галерею мы оставили открытым, дом спал, лишь на улице
погромыхивал время от времени трамвай. Я не посмела спросить, куда она
отослала Йожи; было б лучше, если бы он сопел где-нибудь поблизости: мне
куда спокойней было бы с Йожи, чем дома с Юли. Я подумала тогда, что ты ведь
и Эмиля совсем не знал, и мне вспомнилась одна его детская фотография, где
он был снят с барабаном; вспомнился мотоцикл, на котором Эмиль проносился по
улицам, и угольно-черная его шевелюра над бледным лицом.
А я ведь и не догадывалась никогда, что Гизика любит Эмиля. Когда я
сказала, что с ним случилось, она отвернулась и заплакала; я ощущала сквозь
тонкую ткань ночной рубашки ее спину: на узкой постели можно было лежать,
только прижавшись друг к другу. Поплакав, она встала, взяла свои четки. Я
курила в постели и старалась представить, как Гизика выходит замуж за Эмиля,
а тетя Илу прижимает ладони к вискам, по своей всегдашней привычке и
негодующе вскрикивает, дядя Доми же бросается к телефону и спрашивает у
Йожи, сколько тот возьмет, чтобы убрать Гизику из их дома. Гизика долго
молилась, потом сменила компресс у меня на ноге, легла и взяла меня за руку.