"Эрнесто Сабато. Туннель" - читать интересную книгу автора

пишущих в манере Пикассо.
Затем жаргон - еще одна особенность, которая мне просто противна.
Поясню на любом примере: коммунизме, психоанализе, фашизме, журналистике. Я
ничему не отдаю предпочтения, они мне одинаково отвратительны. Взять хотя бы
психоанализ. Доктор Прато - талантливый человек, и он считался моим другом
(тем больнее мне было в тот период жизни, когда все ополчились на меня, и он
присоединился к прочему сброду); но не будем об этом. Однажды, едва я пришел
к нему на консультацию, Прато сказал, что уходит, и предложил составить ему
компанию.
- Куда? - поинтересовался я.
- На коктейль, в Общество, - ответил он.
- В какое Общество? - спросил я с тайной иронией, потому что эта их
манера недоговаривать меня бесит. Общество вместо Психоаналитическое
общество, Партия вместо Коммунистическая партия, Седьмая вместо Седьмая
симфония Бетховена.
Прато изумленно уставился на меня, но я наивно выдержал его взгляд.
- О господи, в Общество психоаналитиков! - объяснил он, не отводя
проницательных глаз, которые фрейдисты считают непременной принадлежностью
своей специальности, будто спрашивая: "Что еще за новый пунктик у этого
малого?"
Мне вспомнилась какая-то заметка о заседании или конгрессе под
председательством некоего доктора Бернара или Бертрана. Зная наверняка, что
он не имеет никакого отношения к обществу Прато, я спросил, не о нем ли
речь. Доктор презрительно улыбнулся:
- Мошенники! Запомни: только наше пользуется международным признанием.
Он вернулся в кабинет, порылся в ящике стола и вытащил письмо,
написанное по-английски. Пришлось из вежливости взглянуть.
- Я не знаю английского.
- Это письмо из Чикаго. Нас объявляют единственным серьезным
психоаналитическим обществом в Аргентине.
Я изобразил на лице почтительность и восхищение.
Затем мы вышли из дому и поехали на это сборище. Там было полно народу.
Некоторых я знал по имени, например доктора Гольденберга, пользующегося в
последнее время большой известностью: после того, как он пытался исцелить
одну женщину, оба угодили в сумасшедший дом. Гольденберг вышел оттуда совсем
недавно. Я внимательно оглядел его, но не заметил, чтобы он был хуже прочих,
наоборот, выглядел более уравновешенным, должно быть, изоляция пошла ему на
пользу. Доктор так расхваливал мои картины, что я понял, до чего он
ненавидит их.
Кругом царила невероятная изысканность, и мне стало стыдно за мой
поношенный костюм и пузырящиеся на коленях брюки. И все же ощущение
смехотворности происходящего родилось от чего-то другого, пока неясного. Оно
достигло высшей точки, когда изящная девица, протянув мне сандвич, завела
разговор с каким-то мужчиной об анальном мазохизме. А может быть, виноват
был контраст между удобной, сверкающей, современной мебелью и утонченными
сеньорами, которые перебрасывались генитально-уринальными терминами?
Хотелось забиться в угол, но тщетно: зала была переполнена совершенно
одинаковыми людьми, без умолку говорящими об одном и том же. Я выскочил на
улицу. Когда мне встретились нормальные люди - газетчики, мальчишка,
шофер, - показалось вдруг невероятным, как в одну квартиру умудрилось