"Леонид Л.Сабанеев. Воспоминание о России " - читать интересную книгу автора

воспроизводит на страницах своих мемуаров. Однако Сабанеев вспоминал ушедший
в прошлое мир, может быть, с сожалением, но без идеализации. Он хорошо знал
и "бездну фальши", и зависть к чужому успеху, которые в полной мере мог
наблюдать, - скажем, в отношении к Скрябину, и не питал на этот счет
иллюзий. Время многое смягчило, сгладило некоторые острые углы, хотя
Сабанеев остался Сабанеевым. "Я сед, сух, худ, но еще ядовит", - говорил о
себе И. Бунин. Эта необходимая для настоящей критики доза "яда", отличающая
дореволюционную публицистику вообще и сабанеевскую в частности, сохранилась
и в его зарубежных эссе. Без этого многие его портреты потеряли бы
характерность, жизненность и, как ни странно, значительную долю
привлекательности. Правда, некоторые читатели, возможно, не согласятся с
иными суждениями критика, касающимися, например, фигуры философа Вл.
Соловьева, лишенного у Сабанеева ореола величия и мистики, или характера и
музыкальных вкусов Льва Толстого, в котором открываются совершенно
неожиданные для современного читателя качества. Со школьных лет большинство
из нас привыкли к парадным портретам классиков, к отшлифованным
десятилетиями характеристикам, где не было места ни человеческим слабостям,
ни тем более недостаткам. Большая часть публикуемых статей написана
Сабанеевым как раз к юбилейным датам, но торжественность момента почти не
отражается на их тоне и содержании. Исключение не делается ни для
Чайковского, ни (даже!) для Глинки, которому первым из русских музыкантов,
еще задолго до революции, суждено было перевоплотиться из живого человека в
культ для привычного поклонения. Те, кого Сабанеев знал лично, были для него
друзьями, знакомыми, а отнюдь не классиками (сравним у Бунина в романе
"Жизнь Арсеньева" о Толстом: "Как это удивительно - я современник и даже
сосед с ним! Ведь это все равно, как если бы жить в одно время и рядом с
Пушкиным"). Но и о тех, кого он знал только по их творчеству, у него
составилось свое, независимое от расхожих представлений суждение.
О Сабанееве долго бытовало, да и по сей день еще бытует мнение как о
критике по преимуществу одной темы ("аллах Скрябин и его пророк - Сабанеев",
по выражению В.
В. Держановского). Если это было не совсем справедливо по отношению к
его работам, написанным в России (кроме Скрябина, он писал о Вагнере,
Дебюсси, Равеле, о проблемах теории и истории музыки), то подобное мнение
полностью опровергается его зарубежными публикациями, которые, напротив,
поражают широтой тем и интересов. Обращает на себя внимание и другое. Время
и жизненный опыт не только смягчили резкость и нетерпимость некоторых
прежних взглядов, но и существенным образом изменили их. Это касается,
например, переоценки творчества Прокофьева и Стравинского. Но особенно
любопытная метаморфоза произошла в отношении к Скрябину и Рахманинову,
которые едва ли не поменялись местами в сабанеевской иерархии ценностей.
Леонид Леонидович признавался, что в свое время "проглядел" Рахманинова и
теперь, сравнивая их обоих (статья "Рахманинов и Скрябин"), отдавал
предпочтение Рахманинову, подчеркивая его всестороннюю гениальность (как
пианиста, композитора и дирижера) и редкое человеческое благородство. А о
Скрябине в одной из поздних статей ("Александр Николаевич Скрябин" // "Новое
русское слово". 11.14.1965) пишет так: Я считаю Скрябина гениальным
композитором - причем "градус" его гениальности примерно как у
Римского-Корсакова или Бородина, но уступает... конечно, "величайшим",
которыми я считаю И. Баха, Бетховена, Вагнера, Шопена и Мусоргского".