"Евгений Рысс, Л.Рахманов. Домик на болоте " - читать интересную книгу автора

Наконец решили жечь документацию в умывальнике. Стена около него была
облицована кафелем и не могла загореться.
Мы стали таскать из шкафа папки с бумагами. Якимов поднес спичку, и
бумаги загорелись. Папки, чтобы не терять времени, мы отбрасывали и жгли
только самые записи. Горели они быстро, но умывальник сразу же наполнился
черной сожженной бумагой, и горящие листы вываливались на пол. Мы решили
выгрести горелую бумагу, но она еще тлела. Надо было ее погасить. Оказалось,
что водопровод уже не работает. Пришлось заливать дистиллированной водой,
которой был у нас порядочный запас.
Никогда я не думала, что так трудно сжечь много бумаги. Загоревшись,
пачки увеличивались в объеме и, как живые, выползали из умывальника. Отец
кочергой мешал огонь. Весь в копоти, черный, взлохмаченный, он выглядел
страшно. Он не слушал, когда к нему обращались, он весь был поглощен одной
мыслью. Впрочем, все мы говорили и действовали как в дурмане.
- Валя, - говорил Вертоградский, - уберите к дьяволу этих крыс, я не
могу слышать, как они пищат!
Он поправил галстук, и я заметила, что у него дрожат руки. Якимов носил
бумаги из ящиков. Он был весь покрыт пылью. Он приносил пачку за пачкой и
сваливал их у самого умывальника. Черные лоскутья сгоревшей бумаги носились
в воздухе и оседали на лица, на платья, на пол.
- Так, - командовал отец. - Ничего, хорошо горит... Юрий Павлович,
подбросьте еще сюда: здесь, сбоку, быстрее займется.
Пламя опалило ему ресницы и бороду, но он не замечал этого.
- Папа, - сказала я, - посиди отдохни.
Он не слышал меня.
- Давайте, давайте! - повторял он. - Посмотрите, не осталось ли чего.
Надо, чтобы все-сгорело, до последней бумажки.
Последняя пачка занялась ярким огнем.
- Эх, - сказал Вертоградский, - погром так погром!
Он подошел к ящику, в котором были аккуратно уложены перенумерованные
пробирки, заткнутые пробками, распахнул дверцу и рукой сгреб с полки штук
двадцать пробирок.
- Правильно, - сказал отец. - Вы, Юрий Павлович, их на пол бросайте, а
я стану топтать.
Вертоградский с отчаянным лицом выбрасывал на пол пробирки и колбочки,
а отец тщательно, одну за другой, давил их каблуками. Он кружился и
притопывал, и со стороны казалось, что он танцует какой-то неторопливый
танец.
Боюсь сказать, сколько времени продолжалось уничтожение. Я, да и все
мы, наверно, были как во сне. Долго еще потом виделись мне в кошмарах
озаренные пламенем стены лаборатории, Вертоградский, швыряющий на пол
посуду, отец, давящий ее каблуками...
- Больше ничего не осталось? - хриплым голосом спросил отец.
- Всё, - сказал Якимов.
- Хорошо. - Отец кивнул головой. - Теперь, по крайней мере, мы можем
быть спокойны.
- Ну, - сказал Вертоградский, - для спокойствия особых оснований нет...
Отец не слышал его. Он обвел всех нас глазами.
- Я не могу решать ни за кого из вас, - сказал он, - но лично я думаю
кончить жизнь самоубийством... - Он помолчал, потом повернулся ко мне: