"Евгений Рысс, Л.Рахманов. Домик на болоте " - читать интересную книгу автора

лоботрясничаем.
Теперь каждый раз, когда Якимов закуривал папиросу, Вертоградский
говорил ему печально и осуждающе:
- Стыдно, товарищ Якимов! Государственные люди думают, как бы вам
помочь, а вы изволите папироски раскуривать.


III

Наверно, каждый помнит двенадцать часов дня воскресенья 22 июня. Каждый
пережил эту минуту по-своему, и каждый запомнил ее на всю жизнь. Нас застала
она за работой. Выходные дни в нашей лаборатории были отменены. Когда радио,
принесшее весть о войне, умолкло, отец сказал:
- Пора делать впрыскивание. Юрий Павлович, начинайте! Валя,
распорядись, чтобы из дому прислали постели. Мы теперь будем жить в
лаборатории. Слишком мало осталось времени, чтобы ходить домой.
С тех пор действительно мы почти не выходили из лаборатории.
Все помнят тягостное напряжение первых месяцев войны. Может быть,
единственный человек, который никогда не обсуждал происходящего, а, выслушав
очередную сводку, немедленно возвращался к работе, был мой отец.
Беспристрастно должна сказать: надо уметь так работать, как работал он в это
время. Внешне совершенно спокойный, он делал все возможное, чтобы ускорить
работу. Все мы тогда мало спали, и еду нам подавали прямо на лабораторный
стол. Использовалась каждая минута. Вертоградский не острил, Якимов не
успевал выкурить папиросу. Небритые, с воспаленными глазами, они сидели над
микроскопами и работали так же напряженно, как работал отец.
Но как ни экономили они секунды, как ни подгоняли опыты и исследования,
события развивались быстрей. За окнами проходили воинские части. Маршировали
отряды штатских людей в пиджаках, с учебными винтовками за плечами.
Проходили толпы с лопатами и кирками. Гудели самолеты, иногда выли сирены, и
люди разбегались по улицам, скрываясь в подвалах и подворотнях. А мы без
отдыха впрыскивали вакцину, исписывали десятки страниц, до боли в глазах
смотрели в микроскопы, перемывали пробирки и колбы и вновь наполняли их
новыми и новыми пробами.
Якимова и Вертоградского не взяли в армию. Об этом попросил отец, и
просьбу его беспрекословно уважили. Никого из нас не привлекали к оборонным
работам. Делалось все, чтобы нам не мешать. От этого еще острее чувствовали
мы невыносимую медленность хода исследований.
В начале июля позвонил по телефону Плотников. Отец взял трубку, долго
слушал, потом сказал:
- Слушаю. Буду готовиться. Неделю вы мне даете? Хорошо. Спасибо. Всего
лучшего. - И повесил трубку.
Он подошел к столу, за которым до разговора записывал результат
очередного впрыскивания, и вновь взялся за свои записи, не обращая внимания
на любопытные взгляды ассистентов. Кончив записывать, он аккуратно приложил
промокательную бумагу, прогладил ее рукой, закрыл тетрадь и сказал:
- Нашу лабораторию эвакуируют. Надо собираться.
Он замолчал и обвел всех глазами, как будто спрашивая, нет ли
возражений. Ассистенты молчали. Молчала и я. Страх и мрачные предчувствия
томили меня.