"Жи-Ши" - читать интересную книгу автора (Четверухин Сергей)ГЛАВА 3 ФОТОГРАФ АГЕЕВОна ничего не понимает. Она вся дрожит, моя бедная девочка! Я смотрю на Белку, на ее побледневшее лицо, заострившийся нос, вспухшие губы, выцветшие волосы, опущенные руки, выпирающие ключицы, впалый живот, каплевидные бедра… Я достаю носовой платок и вытираю индейские разводы косметики на ее лице. Наш пот смешивается. – Сейчас… потерпи немного, – моя ладонь скользит по ее растрепанным волосам, – я тебя вытащу отсюда. Ты ни в чем не виновата. Я верю. Я верю… Что ты им говорила? О чем они спрашивали? Что там произошло? Словно в ответ на мои сумбурные вопросы, в комнату для свиданий усталой походкой знающего человека входит Ройзман. – Вот, – он бросает на стол тонкую папку, в которой всего-то – несколько листков, – дали ознакомиться с делом. Следователь, который его ведет, мой ученик, так что отношение к нам здесь самое благожелательное… – он нарочно говорит «к нам», психологически подчеркивая, что основательно взялся за дело и что все мы – в одной лодке. – Это не я! Я не трогала его! Я ничего… я ничего с ним… – всхлипывает Белка, – это не я! Не трогала… – ее память будто зачеркивает слова «смерть», «гибель», «убийство». Ее психика вытесняет, не принимая… – Разберемся. Если невиновна – докажем. Работа такая, – Ройзман усаживается за стол, цепляет на нос старомодные роговые очки и шуршит листками, – по материалам дела у нас рисуется следующая картина. Гражданин Порывайкин, – это, я так понимаю, – потерпевший и гражданка Пожарская… Это – вы? Белка кивает, продолжая всхлипывать. – А знаете что? – Ройзман бросает листки на стол и снимает очки, – давайте-ка повременим с материалами. Сначала вы мне просто расскажите, как там все случилось. Все, что произошло… Со всеми подробностями. Мелочей, знаете ли, в нашем деле не бывает. – Я… мы… шутили… – Это ничего, что сбивчиво, про шутки можно подробнее, – ободряет Ройзман, – вы говорите, говорите, а я нужное отберу и осмыслю. Работа такая. – Мы… играли… Всем жильцам дома будто бы подключили новый кабельный канал… А на самом деле подключили их телевизоры к нашему компьютеру… И начали свою программу им вещать… «Три мушкетера» читали. – Так. Веселая игра. Это ничего, что чувство юмора у вас развито. Это даже помогает порой… Что было дальше? – А мы… то есть я и Славка… мы давно не виделись. И пошли в спальню… Я бледнею и сжимаю кулаки. Остатки застарелой ревности разгоняются по кровеносной системе, как яд, с истекшим сроком годности. Ройзман не замечает. Он продолжает спрашивать: – У вас с потерпевшим была связь? То есть любовные отношения? – Да… мы со Славкой давно уже… – Что происходило в спальне? – Мы целовались… потом трахались… то есть… занимались сексом… Потом я пошла в ванную, а он – на балкон… покурить… – В ванную вы прошли через коридор? Остальные присутствующие вас видели? – Нет. Там отдельный вход… прямо из спальни… – Как долго вы находились в ванной комнате? – Минут десять… может, чуть дольше… – И вас никто не видел в это время? – Нет. Это же ванная. – Вы заперлись изнутри? – Нет. Зачем? – К вам кто-нибудь стучался? – Нет. – Что вы увидели, когда вернулись? – Ничего. То есть никого. Славки не было. Я сначала подумала, что он вернулся к ребятам, в гостиную… Вышла на балкон… а он… внизу лежит… Я закричала! – голос Белки срывается. – И что потом? – Они… ребята… прибежали. А Славки под балконом уже не было. – Да. Об этом сказано в материалах дела. Вот, – Ройзман снова цепляет на нос очки. – «…Несмотря на множественные тяжелые травмы, в том числе травмы головного мозга, потерпевший, находясь в сознании, прополз два метра, от пешеходной дорожки, на которую упал, до стены дома… Где и скончался впоследствии от обильного кровоизлияния в мозг»… На последних словах Белка, изо всех сил сдерживавшая себя во время чтения, громко всхлипывает навзрыд! Ройзман осекается: – Простите… – Я… Да… Ничего… Вот, я и говорю, ребята его не увидели, они решили, что я их разыграла… Минут пятнадцать прошло пока… Время, наверное, упустили… Может, его еще можно было бы спасти… Если бы… Время… Потом спустились вниз… а он под балконом… почти мертвый… – Что значит почти? – Ройзман хмурится. – Ну… он говорить уже не мог, только рукой так… вроде знак… – Какой знак? – Палец поднял и показал… на меня. – И это все видели? – Да, все. – Так-так… – Ройзман снова хмурится, – а в материалах дела этот эпизод – «…и он указал пальцем на подозреваемую…» – значится только в показаниях свидетельницы Илоны Приходько. Остальные свидетели утверждают, будто ничего не заметили. – Вообще-то все это видели, – Белка низко опускает голову. – Значит, все они, кроме Илоны Приходько, – друзья вам. А вот ответьте, – Ройзман резко меняет тему и интонацию, – в поведении вашего Славы Порывайкина вам ничего странным не показалось? Может, он был взволнован чем-то? Расстроен? Неприятностей с ним накануне никаких не случалось? Деньги, там… здоровье, работа… – Нет. Он не такой… был. Он всегда очень радовался жизни. Он ее очень любил… – Белка всхлипывает навзрыд и поднимает на нас свои заплаканные глаза, – Постойте! Вы это говорите к тому, что… – Именно. Не мог ли он просто покончить с собой? Выброситься с балкона… пусть – третий этаж, но все же – достаточно высоко. Это весьма распространенный способ ухода из жизни в среде рок… – Ройзман шевелит губами, подбирая слово, – …рок-артистов! Что вы думаете? Белка отчаянно и долго крутит головой. Я начинаю волноваться за ее вестибулярный аппарат. – Никак он не мог покончить с собой. Нет-нет! Импоссибль! – А вот продюсер ваш мне успел порассказать о его суицидальных м-м-м… фокусах, если можно так выразиться. Говорит, что склонность к саморазрушению у вашего Славы определенно присутствовала. – Ерунда все это… Дурачество, эпатаж! Славка веселый был. Куражный… Из Израиля, с гастролей прилетел, запах моря мне привез… – Послушайте меня, деточка, – шестидесятилетний Ройзман заглядывает Белке в глаза, будто и вправду наставляет родную внучку на путь истинный, – я говорил со следователем, обвинение вам пока не предъявят. Вы пока проходите по делу подозреваемой. У подозреваемых всегда есть по одному шагу на маневр в ту или в другую стороны. Шаг в одну сторону – подозрения сняты, ты – чист. Шаг в другую – и ты уже обвиняемый. Давайте-ка вместе сделаем шаг в правильную сторону. Моя работа – помочь вам сделать этот шаг. Почему вы считаете, что этот ваш Слава не мог покончить с собой? Ведь, если не ошибаюсь, он уже предпринимал подобную попытку, полгода назад в Италии? – Там несчастный случай был… – Облить себя спиртом и поджечь на глазах у пары десятков туристов – несчастный случай?! Хм… Тогда – Вторая мировая война – досадное недоразумение! – Нет-нет-нет! – Белка переходит на свистящий шепот и смотрит на Ройзмана снизу вверх взглядом смертельно раненой лани, – я не верю, что он сам… его столкнули! Я уверена! Его убили! Кто-то убил… – Если настаивать на этой версии, то первая кандидатура на роль обвиняемой в преднамеренном убийстве – догадываетесь кто? Белка снова опускает голову. – Я знаю… его убили. – А вот… Я деликатный сейчас вопрос задам, но вы мне ответьте на него предельно искренне. Я – на вашей стороне и осуждать вас не стану… – адвокат поправляет очки, – вы что-нибудь во время ваших любовных игр употребляли? Ну… Вы меня понимаете? – Понимаю. Употребляли. – Белка не прячет глаза. Напротив, смотрит с вызовом. – Что именно? – Кокаин… перед сексом… До этого – виски… – Так-так… Лязгает дверь, и в комнату для свиданий просовывается розовощекая физиономия дежурного сержанта: – Пожарская! За тобой родственник приехал! – Как за мной?! Разве я не арестована? – Я же говорил, деточка, что вы пока не обвиняемая, а всего лишь подозреваемая, – Ройзман произносит это таким тоном, будто отсутствие обвинения – его личная заслуга. Словно подслушав мои мысли, он победно сообщает: – Ну, а ваш покорный слуга договорился со следствием, чтобы вас отпустили домой, даже не взяв подписку о невыезде. Следствие идет вам навстречу ввиду, так сказать, разъездной специфики вашей работы. Человек вы публичный, довольно известный и, думаю, никуда не сбежите, – Ройзман выдавливает короткий сухой смешок и начинает собирать бумаги в свой атташе-кейс из дубленой коричневой кожи. Вдруг резко останавливается и пристально смотрит на Белку, по щекам которой медленно разливается румянец: – И все-таки… Помогите мне, пожалуйста. Не нужно усложнять то, что не стоит усложнять. Заговоры, убийства, триллеры… Все это ужасно запутает дело и неизвестно еще к чему приведет. А вот несчастный случай или самоубийство – кратчайший путь… – он не успевает договорить. – Лерочка! Родная моя! – в комнату врывается невысокий коренастый мужчина, с огромными жилистыми руками, глазами навыкате и короткой прической «ежиком». – Прости! Не успел раньше! Мчался из Твери! – Дядя Тони! – Белка бросается ему на грудь. Несколько секунд спустя, покончив с объятиями, она соблюдает легкую видимость протокола: – Знакомьтесь. Это Антон Афонович, мой дядя. А это – папара… то есть фотограф Агеев и адвокат… мой адвокат… – Ройзман. Исаак Натанович Ройзман, – адвокат церемонно раскланивается. Боже, благослови милицейские участки и следственные отделения! Благослови конторы ЖКХ, военкоматы и паспортно-визовые службы. Если б не эти угрюмо-серые заведения, пахнущие канцелярским клеем и населенные озлобленными, потерявшимися во времени людьми, ежедневно стоящими на страже своей личной мести окружающим… Если бы не они, какую высокую цену пришлось бы платить каждый раз, чтобы испытать маленькую радость в нашей пресыщенной жизни?! Нет, серьезно, Господи, отсыпь им побольше гречки да избави от налогообложения. Они умеют создать в нас иллюзию, что городской смог – чистый кислород. Проведи пару часов в любом из подобных казематов, – и ты искренне, как умел только в далеком детстве, радуешься свежему морозному воздуху на улице, небу над головой, деревьям, автомобилям, прохожим, суетящимся вдоль тротуаров, спешащим по делам, которые уже не кажутся тебе такими бессмысленными. Черные московские вороны начинают представляться райскими птицами. Ты переживаешь короткую терпкую инъекцию счастья от возможности выпить чашку кофе, выкурить сигарету и вернуться в свое теплое жилище, которое еще утром казалось таким неряшливым и постылым. Когда выдается эта редкая возможность побывать в липучей паутине чьей-то власти, свобода перестает казаться непременной данностью, будничной и скучной, как утренний звонок будильника. Ты начинаешь ощущать ее каждой клеткой и наслаждаться. Ты – счастлив. Ты вновь умеешь радоваться мелочам. А всего-то – пара часов в отделении… Я вижу этот каллиграфический почерк счастья на любимом лице. Белка светится, держа за руку своего дядю. Она снова – та самая Белка, какой я запомнил ее на вечеринке журнала, на кинофестивале, в кабинете ресторана, пропагандирующего утонченно восточный подход к наслаждениям. На прощание она дарит мне лучик этого света, осторожно целует в щеку и шепчет: – Спасибо тебе… Не пропадай. Они с дядей усаживаются в джип, похожий на огромную черную черепаху, и растворяются в пробке. После отделения милиции я готов признаваться в любви московским пробкам. Ройзман откланивается, ссылаясь на неотложные встречи. – Мсье Агеев, я обязательно буду держать вас в курсе этого дела. Несмотря на то, что мой заказчик – не вы. – Его крючковатый палец рассекает воздух рядом с моим носом. – Мерси, Исаак Натанович. Всегда взаимно – к вашим услугам. Я, одинокий и впечатленный, остаюсь стоять на крыльце государственного учреждения, курить и наслаждаться свободой. Мгновения счастья… Не ради этих ли мгновений я нервничал, мчался, звонил, обгонял, кусал губы, думал, думал, думал… – Милый папарацци! – раздается сзади мелодичный оклик. Я оборачиваюсь и сталкиваюсь с Анкой. Со времен нашей первой встречи на вечеринке журнала, когда я беззастенчиво воровал их с Белкой поцелуй на хард-диск Лейлы, она ничуть не изменилась. Разве что еще похорошела. – Прэле-е-естная сценка! После допроса партизаны встречаются на крыльце гестапо! Ух! Она ухает, как боевая сова. В моем фотоальбоме пока нет сов. Надо будет сфотографировать ее и дорисовать. – Надеюсь, вас не пытали? – я протягиваю руку, галантно помогая ей спуститься с крыльца. – Хуже. Меня испытывали! Точнее, мое терпение. Люди-клещи вытягивали из меня жизнь… вместе с информацией. – Вы вели себя благоразумно и все им рассказали? Анка щурится, отчасти из-за выглянувшего солнца, отчасти для взгляда из-под прямой челки, которым она желает выжечь на мне клеймо зануды и конформиста. – А ведь вы мне казались героем, удалой папарацци! Особенно после того, как буквально последовали моим рекомендациям относительно бриллиантовой рыбы… Помните? Белка ее носила. И что я слышу сейчас? Слова, исходящие не из отважного сердца, но из трусливой печени! Не по-конквистадорски как-то… – Извините, не выспался. – В качестве извинения приму немедленный переход на «ты» и транспортировку меня в места дислокации богатых бездельников с целью угощения меня же тремя чашками кофе. Двойной эспрессо без сахара, пли-и-из. – Подчиняюсь. Куда транспортировать? – В Отель. Именно так, с большой буквы, Гранд-Отель, – она берет меня под руку и, уловив мое секундное замешательство, шепчет своим низким бархатным: – Не пугайся, я не в нумера тебя тащу! – Анка хохочет, – я работаю в Отеле! Ха-ха! Нет, ты снова не о том подумал! Мы посидим немного в лобби, и я вернусь к свои делам… Хотя, признаюсь, для меня – редкое удовольствие прогуляться с парнем, который выше меня ростом… Я понимаю, каково ей с ухажерами, когда даже при моих метре девяноста восьми Анкины глаза располагаются на уровне моего носа. Спрашиваю: – Ты на машине? – Ха! На милицейской! Нас, к твоему сведению, под конвоем сюда доставили. На этой фантастической модели отечественного автопрома… «без окон, без дверей – полна горница людей!»… А мой Фердыщенко остался там… у места… места трагедии. – Тень пробегает по ее красивому и свежему, даже после бессонной ночи, лицу. – Твой кто? – Фердыщенко. Это – персонаж из Достоевского. Я так называю мой маленький уютный «Ситроен». Он мне характером напоминает Фердыщенко. Неуклюжий, но милый. – Любишь Достоевского? – я открываю дверцу своего «мерса», Анка усаживается легко, обнаружив удивительную для своего роста пластичность. – Нет. Не люблю. Из школы завалялось. Я прогреваю двигатель, и мы начинаем на удивление скорое, учитывая час пик, движение в сторону Гранд-Отеля. – Не стесняйся, спрашивай, – Анка, будто подает мне пример раскованности, достает косметичку и начинает подкрашивать губы. – О чем? – Я же понимаю, как тебе интересно, чем это девушка из высшего общества занимается в Отеле. У тебя даже есть пара версий. Так ведь? – И чем эта девушка из… общества занимается в Отеле? – Мусором. Сбором, изъятием и вывозом мусора. Типа уборщица. – Не верю, – мне на самом деле все равно, просто пытаюсь поддерживать разговор и заодно выглядеть галантным. – Поверишь. Если узнаешь, что мусор – драгоценный. Пуговицы Элтона Джона, трусики Мадонны, бабочка Паваротти, медиаторы Раммштайн, Библия Робби Уильямса… вообще не понимаю, как она могла оказаться в урне. Может, старина Робби, под влиянием московских разгуляев, разочаровался в христианстве? Но это – точно его Библия, там собственноручные пометки на страницах Апокалипсиса. Вот видишь, не только хранил, но и читал! Кто бы мог подумать! Фантастик! – Ты собираешь мусор знаменитостей?! – А чем не работа? Уж получше, чем возиться с финансовым, политическим, рекламным мусором в любой из контор, которые и сами-то – огромные многоэтажные мусорки! – А что потом? С этим мусором селебритиз? – Продаю через Интернет. Очень прибыльно. И непыльно, – она хохочет, обрадовавшись неожиданному каламбуру, – делюсь доходом только с горничными и коридорными. И ни-ка-ких налогов. Это принципиально! Заплачу любому гангстеру, но государству не выстегну ни пени. Жы-Шы! Фак зе рулс! Я не успеваю спросить у нее, что означает это «Жы-Шы». Мы подъезжаем к Гранд-Отелю. Анка выскакивает так же грациозно и легко, как усаживалась. – Ты паркуйся пока, а я тебя в баре встречу. В лобби-баре Гранд-Отеля, где предпочитают останавливаться самые именитые гости самой свингующей столицы мира, полумрак, тени официантов и легкий фортепианный наигрыш, который обеспечивает седовласый тапер в углу. Кажется, что-то из Рахманинова. Нам молниеносно приносят кофе, Анка закуривает, в ее взгляде мелькает нерешительность. Неужели? Неужели это воплощение уверенности не знает с чего начать? Куда испарилась моя галантность? Вместо того чтобы помочь ей, я молчу, уставившись в чашку с американо. – Ты… ты, конечно, хочешь получить ответ на свой второй вопрос? – начинает Анка. Я молча киваю. – Почему я так часто звонила тебе сегодня утром? Я снова киваю. – Когда Селина на суде спрашивали, почему он сотрудничал с фашистами, он отвечал, что его попросили, и он поверил… Тьфу! Ты сейчас обидишься, наверное… Я пожимаю плечами, потому что понятия не имею, кто такой Селин. Да и фашистов только в кино видел. – Вот и в тебя я верю, – продолжает Анка, – Белка рассказывала о твоем нежном чувстве к ней, о том, как ты умеешь ухаживать, о том, какой ты терпеливый… нет, не то… какой ты, – она задумывается, выпускает два аккуратных колечка серого дыма, – какой ты рыцарь. Я медленно краснею. Не думал, что еще умею это делать. Когда меня пьяные друзья называют лучшим фотографом планеты, я лишь утвердительно вскидываю два пальца в победоносном «V». А тут раскраснелся, как гимназистка. – Я? Рыцарь? Тут уж она загнула. – Нет-нет, – перебивает Анка, – она верит, что ты – герой, настоящий герой… Она, правда, очень переживала, что не может тебе ответить. На чувство… Но с этим никогда ничего нельзя поделать. Магнит, он или есть, или… – Ты хотела рассказать о звонках, – все слова о том, почему у нас не получилось с Белкой, по-прежнему способны выбить почву из-под моих ног. – Именно поэтому и звонила. Потому что ты – рыцарь, потому что тебе можно доверять, потому что ты по-настоящему любишь Белку… Славка вот тоже любил по-настоящему, на свой лад и характер… А больше никто… Друзья, приятели, этого добра хватает, но те, кто любит… Кто готов ради человека на самопожертвование… Это нынче в большом дефиците! Так что ты – уникум в своем роде! Экспонат из Янтарной комнаты! – Но-но… Я попрошу… – Фу! Мужчины не имеют права обижаться на женщин! Это неэстетично. Ни при каких обстоятельствах. – Она снова переходит на серьезный тон. – У Белки сейчас очень трудное время. И я хочу, чтобы ты был рядом. Ты, который любит… Помог, если вдруг… если вдруг что-то обернется против нее. Понимаешь? Мне больше не с кем… не с кем обсудить это, не с кем помогать ей. Все наши ребята, все литерные, они ведь тоже на подозрении. Пока – свидетели, а потом кто знает? Понимаешь меня? Я снова киваю. Не оттого, что не знаю, что сказать. Голос отказывает мне. От волнения. Оттого, что я сейчас так нужен той, которую люблю. Не об этом ли я мечтал все время, с той секунды, когда бранное слово в клубе «Fabrique» привлекло мое внимание? Стать нужным ей! Чего мне желать еще? Правда, какой ценой? Ее бойфренд погиб, ее подозревают в убийстве, ее лучшая подруга сравнивает себя с Селином, а меня с фашистами… – А еще мне кажется, у тебя есть интуиция и… особенный взгляд на вещи. Потому, что ты фотограф, разумеется. Белка мне показывала твои фотки. Шарман! – Анка наклоняется ко мне и показывает глазами в сторону служебного выхода, – дунуть хочешь? Я киваю. Мы молча встаем, проходим через дверь служебного выхода во внутренний дворик, где нет никого, где лишь покой и голоса птиц. Анка достает из сумочки маленькую резную трубку, насыпает в нее из замшевого мешочка, что висит у нее на груди, немного космической пыли, раскуривает и протягивает мне. Я делаю глубокую затяжку и задерживаю дым в легких. – Раста Энджелы, – отвечает она на немой вопрос, прочитав его в моих глазах, – мои персональные хранители. Хочешь? По дружбе? – она снимает мешочек с цепочки и протягивает мне. Я отказываюсь жестами, дым в легких мешает говорить. – Нет-нет, ты должен взять. Вдруг они помогут тебе… как помогают мне? Она вкладывает мешочек в карман моей куртки. – Я хочу, чтобы ты прочитал кое-что, – Анка подмигивает мне, – подожди минуту, я сейчас. Она отходит к фонтану в центре дворика, наклоняется над заиндевевшей решеткой, что-то колдует там. Я делаю еще одну затяжку и разглядываю отражения облаков в отполированных носках моих туфель. Отражения колышутся, как мои мысли. – Вот, возьми, – Анка возвращается и подает мне толстую тетрадь в полосатой коленкоровой обложке. – Что за атавизм? – я осторожно беру тетрадь, будто боюсь заразиться вирусом испанки из далекого прошлого, и переворачиваю страницы, исписанные неровным убористым почерком, – разве еще кто-то продолжает писать авторучкой в наше время? – Могла бы порассказать тебе о людях, которые с наслаждением продолжают писать гусиным пером. Но сейчас – о другом. Это – Славкин дневник. Он назвал его «Текиловый дневник», видимо, много пил, когда писал. Написан авторучкой по бумаге, потому что Славка терпеть не мог блоги. Считал их дешевым эксгибиционизмом. – А как же блог «Аллигархов» на Mail.ru? – Он не имел к этому отношения. Ты должен знать, что на крупных ресурсах многие блоги звезд пишут их пиарщики, секретари, иногда просто друзья. Для рекламы. И потом, Славка совсем недавно почувствовал необходимость записать то, что с ним происходит. Вот… сделал это по-старинке. Я хранила дневник, на всякий случай, в своем сейфе. – Она кивает в сторону фонтана. – Славка отдал мне его, когда я… когда я… – Чего ты? – Да нет, ничего. – Расскажи мне о нем? – Я передаю трубку. – Какой он был? Пьяница? Наркоман? Эгоист? – Сла-а-авка-а-а, – в голосе Анки появляются мечтательные интонации, – он был сумасшедшим! Бешеным! Диким! И… несчастным. Героем он был, настоящим героем, – Анка говорит с такой убежденностью, что я начинаю подозревать ее. Только врожденное чувство такта мешает мне спросить прямо: уж не была ли ты в него влюблена? – Вот расскажу тебе одну историю для примера. Как-то раз пафосный клуб настойчиво зазывал его на какую-то презентацию, сам ведь знаешь, клубам селебритиз нужны, как рыбакам наживка, чтобы перед гостями/спонсорами понтоваться и в светской хронике мелькать. Славка долго отнекивался, но вдруг согласился. Поставил условие – отдельный столик в VIP-зоне – полный фарш, с бухлом, закусками. И еще сказал, что придет с компанией друзей. Появился роскошно – в лимузине с мигалками. Твои коллеги-папарацци все фотовспышки спалили. Вышел из лимузина как барин, с тростью, пальцы в перстнях, шикарная шляпа и дорогая шуба. Ух! За ним – еще четыре человека в шубах. Прошли кортежем, наглый фейсконтрольщик кланялся и открывал двери, короче, все расшаркались. В гардеробе эти друзья свои шубы скинули, и тут… общий шок! Все они оказались… кем бы ты думал? – Группой Coldplay? – Бомжами с вокзала! – !!!!!!!!!!! Я могу лишь изумленно присвистнуть. У Анки загораются глаза. Теперь понятно, что ее возбуждают не люди, а поступки. – Все просто по стенкам сползли! В этом клубешнике! Олигархи, проститутки, промоутеры, пушеры, вся эта светская шелупонь! И никто даже пикнуть не посмел! Славка и вся компания, которую он подобрал на вокзале буквально за час до этого, гордо прошествовали за свой стол в VIPе, сидели там… ели, пили, курили, а все только на них и пялились… Во кураж! – Ну… Значит, клуб не в накладе. Получил внеплановое фрик-шоу… – Да, их традиционный спорт – слопать рыбку, не прерывая коитуса, – Анка резко гаснет. – Всё вокруг – фрик-шоу… Что бы ты ни пытался сказать или сделать, это будут воспринимать как фрик-шоу. Или – флэш-моб, на худой конец… – Не грусти, – я накрываю своей ладонью ее худую кисть. – Ты хотела мне что-то рассказать? – Да нет… – Не спорь, хотела! Ты говорила про дневник и сказала «…Славка отдал мне его, когда я…» Так что – «когда ты…»? – Нет, ничего. – Так нечестно. Слишком по-женски. Ты хочешь, чтобы я вписался в эту историю, разруливал ее, а ты будешь скрывать от меня уродливые прыщики! Запомни, мелочей в нашем деле не бывает, – цитирую я Ройзмана. – Это шантаж. Тебе не идет. – Мне бабушкина кофта не идет. Так ты говорила, он отдал тебе дневник, когда ты… – Когда я… Ну… мне кажется, – она бледнеет и стискивает погасшую трубку. – Когда я убила его… Тишина начинает звенеть, а затем накрывает нас ватным куполом. Даже птицы перестали посвистывать. – Ты?! Убила?! Что за бред? – Я. Это сделала я. Конечно, я не толкала его с балкона… но… я подтолкнула ситуацию, – Анка улыбается, как ребенок, ненарочно разбивший фамильную вазу. – Зачем?! – Ты вряд ли поймешь. Я узнала, что его дед был литературным критиком… Нет, ты не поймешь… Я рассказала ему об этом. И всем рассказала… – Не понимаю. При чем тут критик? Да еще – литературный? – Прочитай тетрадку, и тогда я отвечу на твои вопросы. Прочитай внимательно… |
||
|