"Владимир Рыбин. С нами крестная сила (Фантастическая повесть)" - читать интересную книгу автора

Он узнал голос начальника отделения милиции майора Демина. Но это был
вроде бы и не Демин.
Тот никогда не выражался так вежливо.
- С кем я говорю?
- Вы меня не узнали?
- Теперь, кажется, узнал. Вам звонил дежурный?
- Звонил. Но вы же мне сами выходные дали. Догулять от отпуска.
- Отдыхайте. Это дело не горит,
Опять тенью прошла тревога. Чего это Демин вдруг на "вы" перешел?
Никогда этого не бывало.
И откладывать дела - не в его правилах.
- Когда это случилось? - спросил Савельев.
- Вчера вечером. Да, собственно, ничего и не случилось. Пострадавших
нет.
- А дежурный говорит... под электричку.
- Да, собственно, так и было. Но они запнулись...
- Запнулись?
- Да, оба. Это их спасло. Они даже в милицию не хотели заявлять.
- А кто заявил?
Какое-то время трубка молчала. Андрей ждал, что Демин выругает его за
неуместные расспросы по телефону и бросит трубку. Но тот только недовольно
кхекал, что тоже было никак не похоже на строгого, не любящего
рассусоливать начальника.
- Потом заявление написали. Да и женщина пришла. Говорит, что сама
испугалась и тем напугала этих двух граждан. А потом опять испугалась за
них, упала и сильно ушиблась.
- Запнулась? - машинально спросил Савельев, трогая пальцем засыхающую на
подбородке мыльную пену.
- Как вы догадались?
Андрей хотел сказать, что в этой бэлиберде кто-то явно крутит: мужики,
которые не собирались жаловаться в милицию, а пожаловались, эта баба,
запинающаяся за компанию с мужиками, или же сам Демин. Что-то было во всем
этом странное до дикости.
- Аверьян Ильич, как вы себя чувствуете?
- Я? А что? Хорошо чувствую.
- Я сейчас приеду.
- Сзгодня вы можете отдыхать.
- Я приеду, Аверьян Ильич. Отдохнем потом..,
Он хотел добавить любимую фразу Демина - "когда попадем в госпиталь", -
но промолчал. Подумал, что Демину до госпиталя ближе, а обижать людей даже
случайными намеками было не в его характере.
Характер у Савельева, надо сказать, был прескверный. Так он сам определял
его. Даже в приятельском трепе что-то все время держало его за язык. Иной
бухнет, подумавши, нет ли, поди разберись, и, если обидишься, захохочет,
похлопает по плечу, дескать, на своих не дуются, юмор понимать надо. И
инцидент исчерпан. То ли извинился, то ли нет - думай как хочешь. На душе
всегда было скверно после таких "шуточек", а самое пакостное - оставалась
какая-то робость перед бесцеремонным шутником. Сам же Савельев никогда не
позволял себе подобное. В самый ответственный момент мысль делала какой-то
кульбит, на мгновение он ставил себя на место собеседника, и готовая