"Святослав Юрьевич Рыбас. Дитюк" - читать интересную книгу автора

приходит ко мне его отец: "Сдавать корову или кормить будем? Как, Володька?"
Я ему: "Кормить", потом сена привез. Они меня знают, я их не забуду...
Тот год, шестьдесят седьмой, тяжкий для нас был. Я запомнил его
страшно. У нас и поныне в бригаде поля трудные, от одного поля до другого
порой километров тридцать, вдобавок еще речка Колутон разливается... Но это
привычно. А тогда в июне с утра подул сильный ветер, сначала пылью мело,
потом небо стало сереть.
И вдруг черно сделалось. Земля поднялась в воздух, как будто не земля,
а море. Дышать невозможно. Руками закрылся. Страшно. Что творилось с полем!
Почва как будто утекает, песчинки перерезают всходы, и корешки летят.
Это не просто почву сметало. Это целую жизнь сметало, ведь этот
тоненький слой - самая малость от общего объема нашей Земли, именно он
сделал возможным существование человека... Я был бессилен. Мне нужно было
как-то защитить его. Я полез в трактор; на сиденье лежала земля; я опустил
плуг и стал пахать. Впереди я ничего почти не видел. Но мне это было все
равно: я держал трактор наперерез ветру, в боковое стекло стучало землей, и
я не мог отклониться от нужного направления. Непременно надо было пахать
поперек ветра, чтобы выковырять побольше комки, чтобы они придавили песчинки
и удержали землю.
Кто-то на ходу рванул дверцы. Ввалился в кабину Пискунов Павел
Михайлович, главный агроном. Не понимаю, как я его узнал. "Давай
лущильником!" - кричит. Значит, плугом не помогает. Я стал лущильником
пробовать, и мне горестно было, что ничего не могу изменить. Никогда я
такого не переживал. Даже когда замерзал с Шалыгиным в буран...
Следом за бурей была засуха. Из бригады начали уходить на фермы, в
мастерские. Мне вовсе худо было бы, но мальчики не захотели никуда идти, мы
держались вместе. После бури я много задумываться начал: еще Василий
Васильевич Докучаев доказал, что в природе не три "царства", как думали до
него, животных, растений и минералов, а есть и четвертое - почвы, и как же
так выходит, что мы на земле порядок не можем навести? Ребята тоже
сомневаются: "Надо бы по-иному", им тоже не по себе. Но легко спросить
"как?" И тут я скажу спасибо ученым земледельческой науки, нашему целинному
институту земледелия - стали мы переходить на безотвальную вспашку,
оставлять в поле стерню. А это уже многое значило против ветровой эрозии. Мы
с мальчиками обрадовались.
Но следующий год снова был трудным, словно целина требовала пройти им
новое испытание. Они начала целины не помнят, и это им как бы крещение. Мне
к той поре тридцать третий стукнул, седой волос пробился, молодость прошла.
Без мальчиков мне было бы тяжелее; в тот год я третью свою целину начал
поднимать. Мой Гришка уж в школу бегал, двойки носил, уж дочки росли, дома я
посадил яблоневый сад, машину из разных железяк сделал, - можно тихо дальше
жить, детей воспитывать, ничего нового не ждать. Видать, так бы оно у меня и
осталось, ежели б не мальчики. Для них целина только начиналась, а через них
и для меня.
Осенью надо было ехать в Алексеевский район заготавливать солому. Я
выбрал молодых. Директор Иосиф Христианович Дитрих заохал, как список
глянул. У него немецкий акцент: "Что ты, Фолодя, телаешь?" Я уговорил. Дали
нам по триста тонн заготовить. Старикам из Вишневской бригады и нам...
Вместе мы уехали, вместе и домой вернулись. Больше Дитрих не охал.
Я с Довжиком дружу. Он мне говорил, что когда приехал в Казахстан,