"Святослав Юрьевич Рыбас. Зеркало для героя" - читать интересную книгу автора

компенсирует свою неудачливость другими занятиями, случай не такой уж
редкий, чтобы удивляться.
- Но он доволен жизнью! - почти с ужасом воскликнула Наталья.
Я залюбовался ею. Она быстро встряхнула головой, отбрасывая золотисто
блеснувшие волосы, и поглядела на меня непонимающе.
Честно говоря, в ту минуту Ивановский меня мало занимал. Слушая, как
она тянется изо всех сил, носится по частным урокам, хлопочет по дому, я
видел, что она, однако, довольна собой. У меня вертелась мысль, что Наталья
не отказывает себе в радостях жизни, и от этой мысли мне сделалось совестно,
точно я вместе с Натальей предавал старого товарища.
Наталья пообещала прислать ко мне Толика. Мы попрощались. Она чуть
задержала мою руку, вторично пожала ее С выражением настойчивой просьбы.
Я приехал домой ради отца.
После маминой смерти он почти не изменился, резких признаков быстрого
старения я в нем не заметил. Отец стал больше двигаться, встречался со
знакомыми, ходил в гости. Однажды ему позвонила женщина, недавно
похоронившая мужа. Должно быть, надеялась избежать одиночества, но он
разговаривал с ней холодно и высокомерно: то ли постеснялся меня, то ли эта
вдова его мало интересовала.
Надо было увозить его к себе, с этим я и приехал. "Все мои ровесники
уже там, - отвечал мне отец, показывая пальцем на потолок. - Я к тебе не
поеду. В твоей Москве мне нечего делать". Я его понимал. Но надо было
выполнять сыновний долг. С высоты своих семидесяти лет отец смотрел на жизнь
как на прошлое. В самом деле, многие его ровесники, кто родился в десятые
годы нынешнего завершающегося века, уже живут лишь в чьих-то воспоминаниях.
Их детство - это время гражданской войны, которое я не могу даже
представить; юность - первая пятилетка, рабфак, улыбка в голодных глазах...
Здесь я легко могу сбиться на повтор общеизвестного, ведь эти этапы усвоила
даже моя маленькая дочь. Но у меня щемит сердце, точно я виноват перед отцом
за то, что его ровесники сжигали себя на этих этапах, которые я знаю лишь
умозрительно. Я помню только послевоенный разрушенный город, я помню
тридцатишестилетнего отца в темно-синем форменном кителе горного директора
первого ранга, то есть полковника, помню, что днем редко видел его, он
возвращался с шахты поздно и подходил к моей кровати, а я вдруг просыпался
от тоски, что он снова исчезнет; помню очереди за хлебом и чернильный номер
на моей ладони, пленных немцев, похороны соседа, еще молодого, как понимаю
сейчас, умершего от разрыва сердца... Это мое. Родись я на десять лет позже,
и годы послевоенного восстановления были бы для меня лишь страницей из
учебника истории, и, значит, мое детство отразилось бы в ином зеркале.
Итак, я приехал к отцу, чтобы увезти его в Москву. Это решение мы
приняли вместе с женой, понимали, что оно принесет нам некоторые трудности
(в основном, ей), но не видели другого выхода.
Утром в субботу к нам пришел Ивановский. Мы уже напились чаю и
собирались идти к тетке Анне, но его появление изменило наши планы. Я
остался.
Толик был мужчина в расцвете сил, широкоплечий блондин. Глаза голубые,
лицо открытое, загорелое, заметные залысины. Он притащил в авоське шесть
бутылок пива и вяленого рыбца. Мы с ним не обнимались, просто пожали руки,
словно от последней встречи нас отделяло полсуток. Он спросил о Москве, мол,
как там она, стоит на месте? И заулыбался радостной улыбкой. Сели к столу,